ЯЩИК С КНИГАМИ

Я никогда не забуду, как переезжала мать Тима. Все происходило в крошечном городке на севере Англии. Мы добирались туда по узким тропинкам, где едва могли разминуться две машины. Несколько раз Меган вскрикивала, а Марта поглубже вжималась в кресло и пряталась в наушники. Марта слушала The Killers, что, по словам Тима, было наименьшим из всех зол. Я не придавал этому большого значения. Не придаю до сих пор. И мне очень понравилось, как Марта однажды шепотом сказала мне, что "Ballad Of A Thin Man" – это единственная хорошая песня Дилана.  

Дорога действительно была жуткой. Она то резко поднималась, то стремительно падала вниз – казалось, такое могло быть лишь в старых мультфильмах. Делая вид, что ничего не происходит, я продолжал смотреть немного культовый, немного приторный фильм Once. Фильм вызывал тоску, и я все больше разговаривал с Тимом. Тим стеснялся своей матери. Он снова и снова рассказывал про свое тяжелое детство, которое вовсе не казалось мне тяжелым. (Вообще пора прекратить рассказывать другим о своем детстве. Это гораздо более скучно, чем нам хотелось бы думать.)

Мы приехали около полудня, когда запах переезда ощущался даже в соседних домах. Кисло-сладкий запах, напоминающий шарлотку, сделанную из ранних яблок. Джейн, мать Тима, встретила нас у ворот и довольно прохладно обняла всех четверых. Тим представил нас, и вместо привычно односложных расспросов, она предложила зеленый чай. Я вдруг подумал, что люблю высокомерных людей. Люблю снобов. В тех случаях, когда это естественно. Когда это органично. Что случается ужасно редко, но в случае матери Тима, так отчетливо напоминавшей мать известного шотландского теннисиста, это казалось таким же естественным, как цвет волос или тембр голоса.

Она неторопливо провела нас по дому. Я вдруг подумал, что вижу ее дом впервые, при том, что завтра она сама увидит его в последний раз. Это было неправильно, хотя неправильным в тот день было многое. Безразличие Тима. Десятилетний восторг Марты. Странное ощущение, что я был тем самым миллионером, который собирался купить этот дом. Но самым неправильным был огромный ящик, стоявший на веранде. Обычная картонная коробка, доверху набитая книгами.

Джейн сказала, что не собирается перевозить их в новый дом. Оставляет на заднем дворе или относит в библиотеку. Меган на секунду заглянула внутрь, но «Фирма» Джона Гришэма ничем ее не заинтересовала. Мы поговорили про Гришэма (однажды я советовал прочесть «Покрашенный дом» каждому, кто учился со мной в университете), про новых хозяев и про любимую комнату. Веранда казалась мне лучшей частью дома, и я сказал, что многое бы отдал, чтобы сидеть на ней вечером и смотреть на проезжавшие машины. Джейн широко улыбнулась (так широко, насколько позволяло высокомерие) и сказала, что именно за это любила свой дом. За эту веранду и за вид из окна.  

Повисла пауза, и Тим в очередной раз напомнил Джейн, что дом стал слишком большим для одного человека. Все тоскливо промолчали, после чего разбрелись по разным комнатам. Мы остались одни с Джейн, и я спросил ее, могу ли забрать несколько книг. «Да, конечно», сказала она. «Можешь забирать все. Там есть мои любимые». Я проследил за ее взглядом. Кажется, он совпадал с моим. Мы оба смотрели в окно, вглядываясь в дорогу и надеясь, что в любой момент на ней может появиться машина. Не дождавшись, она прошептала "oh well" и вернулась в дом.

Вечером, когда мы ехали назад в Ньюкасл, Тим говорил о том, как постарела его мать. Как холодно она держалась с ним, хотя прошло столько лет. Говорил о том, что так же она вела себя и со Стивеном, его старшим братом. Меган листала дорожную карту, всякий раз путаясь в ней, но в последний момент все-таки находила нужную извилину дороги. Марта слушала The Killers, которые просачивались сквозь наушники и постепенно заполняли собой салон машины. Я поочередно листал две книги, которые выбрал. Первой была пустая, в кровь избитая «Фирма» Гришэма, которую я обязательно прочту в холодный зимний вечер, когда больше нечем будет заняться.

Второй была… Но черт возьми! 

Кажется, моя надежда вспомнить держится лишь на том, что когда я сам буду переезжать и соберу все свои книги в огромный ящик, кто-нибудь едва знакомый выберет именно ее. С неясным желанием прочесть. На веранде. Зимним вечером. С кружкой зеленого чая. Надеясь в любую секунду увидеть машину, которая выедет из-за поворота.

14th STREET

The city was a mess. It looked glum and depressing and every single drop of rain that hit the windshield of the car scratched against the surface of my hangover. "Tall, blonde, I don't give a damn!" this was Ken, two hours ago. "She has to know the fucking songs". Christ, this city could do five o'clock hangovers like no other place in the world, and mine was compounded by the fact that I was driving through the ankle-deep mud of East Village in search of a girl.

Time was flirting with me in a cruel, cold manner. Each time I looked at my watch, it showed eight o'clock. Which of course it did not. Because if it did, I would not be driving that car looking for a girl. I would be out on the streets and without a job.

The pavements of East Village were buzzing, despite the rain. Flutes, keyboards, guitars, all muffled by the dreary, dreadful percussion of rain. I had to find a violin. I had to find a good one, too, in the sea of scarves and rain and noise and general ineptitude. I had to find a Scarlet Rivera who could do the "Hurricane" of her life. I had to find a girl The Town Hall could not resist, but all I could currently see was a mess of seamless silhouettes of daydreamers unfit for an Irish pub in Bronx.

I got the car window lowered to the point where the wind began to ruffle the sweat of my hair. Maybe it was for the best. Maybe this could cure my hangover.

Six-fifteen, and Ken wanted to know who I had picked. "What do you mean, no girl? Are you fucking kidding me? Do you know what Malcolm will do to you? And me?" I switched off and wondered how in God’s name it had come to this. Of all the whims that Malcolm had thrown upon us (sea bass forty minutes before a Dallas show, water served in carafes, etc.), this was the cruelest of all. Who did he think he was? Bob Dylan? And it was all my fault. Last night, as I was about to play him a couple of my own songs, he waved me to stop. I knew the gesture, I had to listen. "We need someone like you. An amateur. Maybe a girl from the street, East Village or something. I want a violin in the Town Hall tomorrow".

Perhaps I should have let it lie. After all, it was a very late party and six hours later, after the blackest coffee of New York, Malcolm was supposed to feel like that millionaire in the Chaplin movie. But I was still a few months in the job, I was naive. I mentioned the conversation to Ken, and Ken said we had to do it. In fact, he was foolish enough to mention the whole thing to Malcolm who either remembered or just said he did. So that now, several hours later, East Village was flying past me at the speed of my watch.

The girl was in 14th Street, standing on one leg like some legendary English flautist. She was not just playing the violin, she was teasing it with her chin, her arms and her gently quivering lips. There was a white scarf. There was a blue dress. There was confidence. And there was a small crowd of people in front of her, seemingly transfixed, tucked in beneath their umbrellas. 

"Excuse me!" I screamed, jumping out of the car, much to the annoyance of everyone in that part of the street. "Excuse me, but this is exceptional!"

She must have thought I was another madman hollering abuse, but after seeing the suit and the car she stopped playing. In fact, everything stopped - including the rain. Or else, everyone moved on with their shopping and their homecoming and their dog-walking and their dating. But the girl stopped. The girl and some faceless guy who was doing the barely audible fingerpicking next to her. The guy was invisible, like someone lost in a daydream. 

"Let me explain", I was breathing heavily. Oh she was pretty, she would fit right in. "I work for Mal Clifford'.

"Mal Clifford?" she asked. "The Mal Clifford?'

"Listen, can you please come with me? Mal Clifford needs you tonight. Honestly, we have no time. My car is over there".

'Mal Clifford! Tom, you hear that?" she turned to the guy, who chuckled nervously to his bruised and beaten acoustic guitar.

I searched myself, trying to find something, anything, that would prove I worked for Mal Clifford. However, all that I had was an expensive Dreyfuss & Co watch that Malcolm had given me back in Stockholm, during one of those drunken hotel parties. Oddly, he never asked it back, possibly an indictment on that super-sized monstrosity with a million tiny faces that showed you the latitude and measured your pulse. Currently, the watch showed seven-thirty.  

"Look, I have his posters in the car. Come, please".

The girl looked bemused, which I thought was a good sign.

"Mal is playing Town Hall tonight, and he would like you to be his violinist. You can play his stuff, right?"

"Are you joking?" She looked at her drowsy boyfriend. "Can Tom come along?"

'''Fraid not".

"Let me think".

"You've got about five seconds".

Minutes later, Connie was in my car, wondering if the frayed blue dress she was wearing would look good in a legendary New York venue. Her disbelief was gone now that she could see I really did work for Mal Clifford and the poster I gave her was all about The Town Hall tonight. Suddenly, she looked vulnerable and insecure, which I found moving following the confidence of her playing on 14th Street that kept reverberating in my mind. Still, there is not a problem in the world you could not solve with a gesture, as Malcolm liked to say, and I put my hand on her shoulder. 

Connie smiled, and told me about how she had been stuck on 14th Street for years and this was the lucky break that would make it all happen. I mentioned Carnegie Hall and Madison Square Garden and Connie mentioned Tom and how he was the reason she was stuck in East Village in the middle of nowhere. "He can write", she said, "but that doesn’t make you a songwriter". At which point I got a phone call from Ken who told me that Malcolm was getting 'concerned' about the whole arrangement and threatened to cancel the show if the girl was not there in ten minutes.

"Why do you do this job?" she asked, noticing my frustration.

"Oh I hate it. But this is about my career. I've got songs, you see, hundreds of them. Mal Clifford is a start".

"Oh. Good luck with that. Do you think it was silly of me to agree so quickly?"

"It was the best decision you've ever made", I said, and she smiled again.

As the concert was about to begin, I was standing at the back of the stage, unable to sit still and hoping she would not crumble under pressure like so many great musicians did on the same stage with the great Mal Clifford. Ken told me that Malcolm had praised my work and I wondered if that was actually true. "Of course, we will have to see how this goes". I was nervous, and felt the grip of a different hangover fingering my mouth and my throat. After all, they barely had any time to rehearse and the typically grumpy Malcolm spent most of the time tinkering with the setlist and complaining about the blue dress.

Once on stage, however, Connie was full of confidence. She smirked at me as the band was about to break into the first song, and I knew how much of my future, her future, our future, depended on this performance, and closed my eyes the moment the music started. I kept them shut until the first song was over and the audience clapped. And then I opened my eyes. I saw New York City in the rain. I saw a small crowd of people, cheering. And I saw Connie playing next to me, the way she always did. In East Village, on 14th Street. It was a glum, depressing day, and it felt like all we ever needed was a stroke of luck coming our way.

СЭЙНТ КИТС СВИЗЛ

"Только два типа мужчин носят бабочку", Алина стояла в дверях и с подозрением смотрела на Пьера. На ней был Сислей цвета бургунди, и за ее спиной играл новый альбом Джона Колтрейна. Пьера немного раздражало то, что он не узнавал мелодию. "Психопаты и клоуны".

"И кто я?"

"Ты – психопат".

Черт возьми. Пьер подумал, почему бы и нет. Достал из кармана нож и нанес несколько глубоких ударов в сердце жертвы. То есть Алины. Она побледнела, вскрикнула и тяжело упала на порог дома. Мрачная струйка крови добралась до подошвы темно-коричневых Хадсонов, и Пьер брезгливо попятился назад. Затем торжественно достал из Франко Чезаре новую пластинку Элвиса и стал наблюдать за тем, как сексуально Алина краснеет и корчится от восторга. Он вдруг подумал, что никто не умеет носить розовые очки с таким холодным превосходством. Когда все кончилось, Пьер поправил бабочку, вытянул из ее ладони недопитый бокал (девушки падали так ровно, так красиво), вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Жан-Поль чуть не сбил его с ног. Стараясь не попасть в след от помады, Пьер сделал глоток, поморщился и сказал, что сегодня утром уже видел эту фотографию. На фотографии был изображен совершенно идиотский аффенпинчер, читающий книгу. Пьер соврал. На самом деле, он видел ее впервые. Фотография была ужасна, причем самым ужасным в ней было то, что даже мельком она производила сильное впечатление. Особенно игра света на голубоватой оправе, которая была пропущена через миллион фильтров. Вся эта вещь с очками постепенно уходила. Вкладом Пьера был черно-белый кадр с бишон фризе, который получил 87 отметок 'нравится' за две недели, тогда как бестолковая вельш-корги Алины получила 1,479 за одно утро. И вот теперь возник аффенпинчер. И он все еще не мог вспомнить мелодию Колтрейна.

Интерьер дома постоянно менялся. Менялись люди, которые сидели на полу и на подоконниках. Менялся бронзовый загар Карины, который в этот вечер выглядел особенно темным. На ее губах был Вивьен Сабо песочного цвета. Пьер подгадал момент, когда заиграл новый альбом Элвиса, и подошел к ней. Это было эффектно. К тому же она вполне могла вспомнить, что он был человеком из ее прошлой жизни.

"Ну как тебе?"

Ресницы Карины вспыхнули рыжим цветом. Это был идеальный момент, чтобы отбить ее у Клода (в конце концов, они познакомились не больше недели назад). Пьер чувствовал, как струйкой невидимого пота физический восторг стекал по ее лопаткам и позвоночнику.

"Дурацкая бабочка, но так ничего. Это тот, который только что вышел?"

"Да, сегодня утром".

В речи Карины не было швов, но опыт последних месяцев научил его замечать логику там, где ее не было. Кажется, это довольно точное определение последней стадии влюбленности. Пьер не был влюблен в Карину, но теперь вдруг вспомнил тот момент, как они выходили из американского бара. Он не помнил, как они входили внутрь. Не помнил, что происходило внутри. Но вот то, как они выходили в безветренную ночную улицу города, это он теперь почему-то вспомнил. Кажется, это было во вкусе коктейля, который некоторое время назад он вытянул из ледяных пальцев Алины, и от вкуса которого он все еще продолжал морщиться.

"Сэйнт Китс Свизл?" спросил Пьер.

Карина пожала плечами и посмотрела на тело Филиппа, лежавшее все это время у них под ногами. Кажется, выстрел пришелся в самое сердце.

"Беллини. Обожаю Элвиса. Он вечен".

"Да, но какой смысл?" зачем-то вырвалось у Пьера.

"Боракай, раз ты не спрашиваешь", Карина рассматривала загар на левой руке, оттеняя его белой блузкой от Дженни Кейн. "Как ты достал этот альбом?"

Пьер сделал загадочное лицо и спросил про Клода. Он знал: Клод уже третий день был в Бостоне, куда полетел лишь за тем, чтобы достать новый альбом Джима Моррисона.

"Ты знаешь, он помешан на Моррисоне".

"Я думал, он помешан на Хомском".

"Чомском. Слава богу, что мы расстались".

"Хомском".

"На Чомском и на Моррисоне. Ты видел фотографию аффенпинчера?"

Услышав пароль, к ним заспешили люди. Пьер сделал последний глоток, и что-то начало проясняться. Правда, его мысли сбивались на обсуждения проклятого аффенпинчера, читающего книгу. Парень с шелковым Джорджем Ли на шее, кажется, его звали Поль, увлеченно рассказывал о том, как появилась эта идея. Пьер вяло спросил, где он достал аффенпинчера, и в ответ Карина прыснула в него невидимым глотком холодного Беллини, и кто-то громко объявил, что за два дня фотографию скачало десять тысяч человек. Правда, все сошлись во мнении, что вся эта вещь с читающими собаками, которая началась то ли две, то ли три недели назад, постепенно уходит. Фотография Поля была последней.

"Слушай", сказал Пьер, когда они снова остались одни, "я все пытаюсь вспомнить, что мы пили в том американском баре".

"Я не была с тобой в том баре", сказала Карина. Так, словно это была правда.

"Сэйнт Китс Свизл?"

"Обожаю Элвиса. Но предыдущий альбом был лучше". Пьер был готов поклясться, что она не помнила, как звучал предыдущий. "Нет". Карина отпила Беллини и скорчила лицо невозможным усилием вспомнить. "Я не знаю, что мы пили".

Но затем его выхватила чья-то рука, и обернувшись, он увидел Регину. В одной руке у нее был Лонг Айленд, а в другой обложка нового альбома Элвиса. Регина похвалила бабочку ("обожаю Валентино") и долго расспрашивала его о том, где он достал новый альбом Элвиса. Правда, как раз в этот момент пришел Серж с последним синглом Чабби Чекера, и все бросились танцевать. Пьер вдруг подумал, почему бы и нет, и схватил руку Регины – так, что она едва успела разбить бокал о голову проходившего мимо Винсента. Регина танцевала плохо, но ее движения были едва знакомы. Возможно, однажды они встречались.

"Регина, мы ходили с тобой в американский бар?"

"Да", сказала она. "Наверное".

"Мы пили Сэйнт Китс Свизл?"

"Ты шутишь. А что, если пили?"

"В том баре что-то случилось".

"Мы можем пойти сегодня. Я слышала, у них есть новый Джим Моррисон".

"Серьезно?"

У них не могло быть нового Джима Моррисона, и Пьер стал придумывать причину, почему им не удастся пойти сегодня в американский бар. Дело в том, что ему совершенно не нравилась ни Регина, ни ее манера красить губы кроваво-красным Кристиан Диором. Единственное, что ему нравилось, это танцевать с ней. В какой-то момент он даже прошептал ей на ухо, что все люди делятся на две категории: те, с которыми интересно танцевать, и те, с которыми неинтересно танцевать. Причем, добавил он, умение или неумение танцевать не играют совершенно никакой роли.

Было душно (все окна были закрыты), и сразу после танца он выскользнул в другой конец комнаты, где Николя душил Тьерри, а Жан признавался в любви Ангелине. Отчего-то ему показалось, что однажды он все это уже видел. Правда, теперь это совершенно не волновало его, поскольку он продолжал искать Дарину. Дело в том, что вчерашнюю ночь она провела у него дома, и были детали, которые по-прежнему провисали в его голове: коралловая помада от Шанель и пять бокалов Россини, которые кровавыми подтеками образовались в уголках ее губ. Наконец он наткнулся на нее у высокого французского окна, которое, казалось, выпадало в самое сердце этого жуткого города. Дарина пролила Россини на его Хадсоны, и он едва не вытянул из кармана нож во второй раз за этот вечер.

"Мы вчера переспали?" спросил Пьер.

"Ну я же девушка".

Пьер понятия не имел, что это значит, но сочувственно кивнул.

"У тебя пустой бокал", сказала она и немного приподняла ногу. Дарина была из тех девушек, которые всем давали понять, что на ней белые чулки. "И кровавый след под ногами".

"Это твой Россини".

"Нет, это кровь. Алины, кажется. Это ты ее? Ну, не важно. В конце концов, вчера...".

"Слушай, мы были с тобой в американском баре? Ты помнишь, что мы пили?"  

"Да, конечно. Мы пили Сангрию. Ты случайно меня облил, потом пытался вытереть салфеткой мою грудь. Стянул с меня юбку, и мы занялись сексом прямо на полу...".

"Я серьезно. Мне правда надо знать. Тут что-то не так".

"Потом к нам стали подходить другие посетители бара. Им тоже хотелось".

"Сэйнт Китс Свизл? Дарина, попытайся вспомнить!"

Но было поздно: к этому моменту их обступили люди. Все они громко говорили о том, как здорово, что Пьеру удалось так быстро достать новый альбом Элвиса. Карина жадно пила Беллини и говорила, что несколько минут назад она отправила сообщение Клоду в Бостон, чтобы порвать с ним. Кто-то, кажется, Поль, вспомнил фотографию с бишон фризе. Но Пьер лишь размахивал руками и бормотал что-то про Сэйнт Китс Свизл и про американский бар. И даже про город, который всех их теперь окружал.

"Но я был там, когда это случилось!"

"Пьер...".

"Но только что? Что я сделал?" закричал Пьер и сорвал с себя бабочку. "Прошу вас?"

В этот момент толпа потеряла терпение, и Жиль достал из кармана своего шикарного Бриони револьвер и выстрелил в Пьера. Наверное, он попал в сердце, потому что Пьер тут же упал на пол и потерял сознание.

Первое, что он увидел, это склоненную над ним голову Алины. Они были в одной из комнат ее дома, на втором этаже. Тот факт, что они были живы, означало лишь одно: они были мертвы. 

"Тебе нужен воздух. Ну как ты? Уже лучше? Я открыла окно".

Пьер с опущенной головой сидел на стуле, словно готовясь что-то из себя выплюнуть. Алина поставила на столик рядом стакан с теплой водой, и он почувствовал, что постепенно оживает. Капли на ее ладони сливались со стекавшими каплями на граненом стакане. Теплые капли, неотразимые в своей вульгарности. Пьер жадно выпил воду, глотая целыми кусками, совсем не пережевывая, и вопросительно смотрел на Алину. На секунду в его голове вспыхнул вопрос, вспыхнуло что-то наподобие ответа, но он не успел ничего сказать. Губы Алины (Сислей цвета бургунди) прижались к его щеке, и он вдруг подумал, что никто не умеет носить розовые очки с таким холодным превосходством.

"Там, внизу, мне показалось...".

Но что-то оборвало Пьера, не дало ему договорить. Возможно, это было выражение лица Алины – безответное, не способное дать ответ ни на один из его вопросов. Хотя, возможно, дело было в том, что снизу начал доноситься густой и немного мистический голос Джима Моррисона. Кажется, это был тот самый новый альбом, ради которого Клод полетел в Бостон.

"Все в порядке".

"Тогда пойдем?"

Пьер сделал последнее усилие и посмотрел на себя в зеркало. В его груди не было отверстия, а на Хадсонах не было ни капли крови. Алина закрыла окно, поправила его бабочку и прошептала что-то про клоунов и психопатов.

"Да, пойдем". 

Все оживленно посмотрели в его сторону и продолжили обсуждать чей-то новый альбом. Кто-то подал ему бокал Расти Нейл, и он присоединился к одной из групп. Как оказалось, пять минут назад пришел Антуан с новым альбомом Элвиса. "Это новый?" спросил Пьер, делая несколько глубоких глотков. "Это последний", сказал Андре. На заднем плане раздался выстрел. Алина включила пластинку, и через несколько секунд Пьер знал, что это был лучший альбом Элвиса за очень долгое время.