Мы стояли на мосту и смотрели куда-то вдаль. Вид был довольно красивым, но все же не настолько, чтобы мы оба так долго и томно молчали. Молчание казалось неправильным и слишком многозначительным. Особенно на легком, сумеречном фоне домов, башен, музеев. Я все время порывался что-то сказать, но с каждой новой секундой терял интерес. Мы продолжали молчать, и с какого-то момента это уже было делом принципа.
Я был рад, когда к нам подошел какой-то мерзкого вида старик и начал что-то оживленно рассказывать. Быстро, по-французски и пережевывая сигарету: мы не могли понять ни слова. Ситуация казалась нам необычной, но мы ничего не предпринимали. Мы продолжали слушать его, вдыхать его прокуренный голос – почти влюбленно, почти с интересом. Цепляясь за обрывки знакомых слов (но больше звуков), я в какой-то момент попытался объяснить ему, что мы всего лишь туристы, и денег у нас нет и быть не может, но внезапно почувствовал странную неловкость. Словно вдруг осознал, что ни на ней, ни на мне не было никакой одежды. Но дело было в другом: просто так оказалось, что моя левая рука лежала вокруг ее талии, и все могли это видеть. Конечно, в вечернем потоке парижского моста никому не могло быть до этого никакого дела (равно как и до того, стояли мы там в одежде или нет), но все же мне было не по себе.
Я отдернул руку, старик продолжал говорить.
Было совершенно очевидно, что он пытался нам что-то объяснить. Но ни она, ни я не знали языка. До поездки я успел купить какой-то бессмысленный разговорник, но он был навсегда забыт в одном из пригородных поездов еще неделю назад. Возмущенный нашей невероятной тупостью, старик стал энергично показывать на воду и бить себя по карманам. Он что-то потерял? Он хотел, чтобы мы прыгнули в Сену и достали его ключи, кошелек, любимую собаку, фотографию жены? Я не понимал. Поняла она. И радостно закивала в его сторону.
- Он говорит, что нам нужно бросить монетки в Сену. Чтобы вернуться.
Когда мы наконец дали ему понять, что знаем об этом и непременно это сделаем, он наконец отошел – продолжая что-то объяснять. Но уже не нам, а парижскому воздуху и сотням туристов, сновавших здесь, возможно, в первый и последний раз.
- Ты веришь в весь этот бред?
- Не знаю, – сказала она. – Но я хотела бы вернуться. Я хотела бы загадать желание. Давай бросим?
- Ладно, давай. Все равно скоро уезжать.
Я достал ту мелочь, которая накопилась у нас за время поездки. Мы взяли по монетке и через небольшую паузу бросили их в воду. Это было примерно так же унизительно, как фотографироваться на фоне пизанской башни с выставленной в сторону рукой.
Естественно, я загадал вернуться сюда снова. В этот город, к этой реке. Но не с ней. С другой. Я не знал еще с кем именно, но точно не с ней. С ней было покончено. Я попытался поймать ее взгляд: да, как я и думал. Она даже не пыталась этого скрыть. Она загадала вернуться сюда снова, и вернуться без меня. Со мной тоже было покончено.
Я предложил ей пройтись по берегу. Помня про то, как она ненавидит опаздывать, я думал, что она откажется. Но она посмотрела на часы и сказала, что время еще есть. Я был рад, что она согласилась. Все эти две недели мы прилежно и бездумно сновали по церквям, улицам и площадям. Несколько раз терялись на Монмартре и в этажах и переходах Лувра. Лувр!.. Что с ним делать, когда находишься в нем впервые? Запоминать, записывать, фотографировать? Как и все остальные, мы не знали ответа и на следующий же день отправились гулять по коридорам Орсе и Версаля… Мы были всюду, но все это время мы не принадлежали себе. Все это время мы словно были кому-то должны, и вот оставался только этот вечер. И три часа до поезда.
Мы шли вдоль Сены и понимали, как не хочется уезжать. Я отчего-то всматривался в лица прохожих (наверное, таких же туристов, как мы) и пытался запомнить их черты. Я знал, что непременно забуду их через час, как забыл уже картины Ван Гога и комнаты Наполеона III.
Мы отчаянно махали и кричали проплывавшим мимо лодкам и корабликам. Мы здоровались с людьми, которых не знали. Мы пытались навсегда сохранить расположение камней и скамеек. Мы шли очень долго, пока не стало и темно и немного страшно оттого, что поезд уходит уже совсем скоро.
- Смотри, – сказала она. – Там кто-то есть.
- Где? – спросил я. Мы остановились.
- Дальше, на берегу.
- Да, вижу.
На берегу спиной к нам сидел какой-то парень. Его ноги свисали над самой водой. Но это было не то, о чем мы сначала подумали. Он не собирался прыгать. На нем были наушники, и он слушал музыку. Он был полностью поглощен процессом.
- Господи, – сказала она. – Как он не боится?..
- Чего именно?
- Ну, слушать музыку вот так. Не зная, что происходит за тобой. Мало ли кто может подойти, особенно в такое время. Он даже шагов не услышит.
Я понял, что она имела в виду. Это было действительно довольно удивительно. Но в этот момент какие-то дети закричали нам что-то по-немецки с одного из корабликов, и, сквозь свет бесконечных вечерних огней, мы помахали им вслед.
В какой-то момент я понял, что моя левая рука по-прежнему обнимает ее талию. Я проклинал себя и проклинал эту глупую привычку. Но на этот раз у меня не было оправдания. Я не мог отдернуть руку, как сделал это час назад на мосту. Рядом не было никакого причудливого старика, оживленно рассказывающего что-то важное. Пережевывая сигарету. По-французски.
No comments:
Post a Comment