All original work © 2009 - 2023 Alexey Provolotsky

31 October 2010

Поэт и птицы


Мало что может сравниться с тем чувством лирической тревоги, когда ты поднимаешь глаза и видишь небо, так неожиданно потемневшее от черных разводов птиц. Эти беспокойные кричащие стаи проникают в сердце каким-то неясным беспокойством. А особенно в пасмурный день. А особенно в сердце какого-нибудь там поэта.
Поэт боялся этих птиц. Птицы тревожили поэта. Холодное, неуютное ощущение страха, словно предчувствие чего-то несбыточного. Натерпевшись всего этого кошмара, поэт приходил домой, намертво закрывал дверь и писал свои стихи.
Хорошие стихи, но этот страх… Временами поэта мучила бессонница, временами поэт просыпался глубоко после полуночи, с тяжелым, отрывистым дыханием вспоминая тех птиц.
А наутро он видел их вновь. И вновь тревога, страх… И вновь стихи, поздним вечером, за закрытой дверью… И вновь тревога, страх…
И однажды поэт решил избавиться от всего этого: он решил написать поэму о птицах и о тревоге.
И он написал стихотворение. И страх пропал. Не было больше тревоги и не было больше птиц.
Не было птиц.
Поэт заглядывал в глубину неба, но ничего не было. Не было тех черных волн, разрывающих тревогой все внутри. Не было предчувствия несбыточного. Была пустота. Пустота в небе, пустота на страницах в столе его комнаты…

Поэт все чаще заглядывал в небо, словно в поисках чего-то. Но ничего не было. И однажды, когда он особенно сильно запрокинул голову в своем странном поиске, его сбила машина.  

28 October 2010

Open letter to Peter Jackson



Dear Peter Jackson,

I meant to write to you long ago. In fact, the urge came almost a decade ago, on the day I learned you were going to direct The Lord Of The Rings. My first thought was: no. No, it can’t be: the sheer scope, the sheer otherworldliness of the thing… For instance, what was bothering me above all, was this: where would you settle all of them bizarre creatures, particularly those diminutive ones, the hobbits? Would you digitize the whole thing and then be anathematized by bloodthirsty Tolkienists all over the world? I hoped not. So it was then that I first expressed my intention to spare you the headache and come forward with my location proposal. But then the shock came. As it turned out, you were not filming that Tolkien’s Orwellian allegory, his big political claim in one of the novel’s final chapters. That desecrated shire bit, you were not filming that. And thus my proposal was broken asunder.   

So hereby, my dear man, comes my second chance. A couple of days ago I saw a TV report on the long-awaited prequel, The Hobbit, and on your current New Zealand problem. I thought: hey, but that’s an opportunity not to be missed! Familiar location at risk, an unwelcome perspective of moving the filming to Britain? Now, it seems, I can not only spare you the headache, but also the Warner Brothers their huge expenses. For what I’m proposing is, while not exactly free, dirt cheap. And, Mr. Jackson, here’s the catch: all dirt cheap. Starting with sites and ending with actors. The place both close and far away; in other words, exactly what you need. And believe me, no Viggo Mortensen to empty your sack. Plus, the authenticity is simply astonishing. It will blow your mind! A tad grim the populace, granted, lacking hobbits’ usual joviality, but let us remind ourselves of the current state of economic affairs and not be nitpicking. Beer’s in place, dwelling-holes are there, half-links’ parochial quietness is intact. Mind you (and tell this to the Warners), not even those tiresome make-up expenditures. And no add-on hairy feet – honest, Mr. Jackson, no pain in the neck over that so early in the morning. Please, please, my man, I’m not being brutal – it’s just that with those oversized feet and layers of make-up the thing will simply turn into farce. And we are not going for overkill, are we?

But time and tide wait for no man, Mr. Jackson, so please be quick with your response. Consider this proposal as your chance of a lifetime, for that’s what it really is. Presently the path is free. Really, Mr. Jackson, bring on the cameras or you’ll have to wait for another brilliant offer like this till the end of your life. And it will not, let’s admit, be Bilbo Baggins’ longevity.

Waiting for your reply,

     Alexey Provolotsky.



Minsk, Belarus.

18 October 2010

Lonely lovers


They say the circumstances under which you meet your lover will have a bearing upon your future relationship. Well, is that true?

Kathy and I, we met in the commonest city street with no special circumstances attached. It was a rainy October day. And when I say it was ‘a rainy October day’ I’ve no intention to sound poetic or romanticize anything – I’m simply stating the plain fact.  The day was rainy, and it was October. Half-hidden under her umbrella of pale red, she was walking gracefully in my direction. The lower part of her face which was exposed to the grayness of the busy pavement struck me while I was still a dozen steps away. I just knew it had to be her. God was she beautiful. The delicate clicking of her shoes, the gorgeous carves of her elegant autumnal coat; we were steadily and inevitably approaching each other and I, knowing there may be no second chance, was desperately groping for a decent way to start a conversation. The street, the pavement; all very commonplace, you see.

But Kathy walked past me. Kathy walked past me, like she always did. And I walked past her, Kathy, my lover. They say it’s the women you never had whose effect upon you is the strongest.

16 October 2010

Воспоминания и боль в ногах


Я и сегодня все отлично помню. Стоит мне только закрыть глаза и придать воспоминаниям нужное направление, как все это вновь как-то чересчур охотно, с неприятным ржавым скрежетом появляется перед глазами. Обугленное пианино, изжеванное пылью, детские игрушки с тряпичными внутренностями наружу, голые бетонные стены с черными подтеками безумно вульгарных надписей, растрепанные страницы книг и журналов, по которым мы медленно, медленно ступали. Кажется, я даже чувствую тот дымный терпкий запах, разъедающий мои слезы. Нет, правда: воспоминания, образы пахнут. Разве не ощущаем мы трупный запах, когда читаем «Розу для Эмили» Фолнера или сильный запах рыбы (наверняка протухшей), которую глотает заново рожденный Шариков? Это не универсальные, не заимствованные запахи; у каждого есть свой оттенок, свой полутон.
Нет, нет, я не буду говорить, что все это словно вчера случилось, что каждый раз словно заново переживаю увиденное, что всегда словно новый прилив шока… Нет, оставьте дешевым романистам. Нет, потому что этим шоком я жил и живу все эти годы. А что есть? Есть скорее легкое, бессмысленное сожаление. Нам не стоило возвращаться туда. Нам стоило забыть об этом месте, стоило оставить эту дверь закрытой. Навсегда.
Но мы вернулись. В этот сожженный дом, в эти выгоревшие комнаты, к этому дыму, к этому пеплу. Помню, что мать не хотела идти. Я сказал ей, что сестра хотела забрать куклу, если только ее можно было еще отыскать среди развалов недавнего разрушения. Но мне просто хотелось увидеть. Куклы там не было. Но да если бы даже и была, почерневшая и без ног, разве смог бы я отнести ее сестре? В городе говорили, что бомба рассекла самый центр нашего дома. Но так говорили всегда; на самом деле там не было руин, которые с дотошной изобретательностью снились мне несколько ночей до нашего ненужного короткого возвращения. Мы медленно ступали по газетам и журналам, которые отчего-то не трещали и не хрустели под нашими ногами. Чтобы не плакать и не видеть всего этого, я покрепче закрыл глаза и вжался в руку матери. Мы были там вдвоем. Сколько мне было лет? Я сижу в кресле, закатываю глаза; но нет, я не могу вспомнить.
Сегодня, много лет спустя, когда я вижу музыканта за фортепиано, когда я вижу детей, играющих с куклами, когда я вижу эти стены, которые меня окружают, я покрепче закрываю глаза, вспоминаю все это, ищу руку матери. Но нет, невозможно: я один. И когда один, я снова и снова задаю себе этот вопрос: сколько мне было тогда?
Тогда?.. Но боль в ногах выдает меня. И порой так отчетливо кажется, что заново все переживаешь, что шок и что это действительно было вчера. И порой ты даже знаешь об этом: что несмотря на боль в ногах и воспоминания, на возраст и тяжесть прошлого, бываешь там каждый день.

11 October 2010

Amusement park in October


While he was lovingly fingering the money carefully placed in his pocket, cold tears of excitement kept piercing his eyes. He tried to make out the details but all he could see was blurred light. Somewhere there, he knew, lay his joy, more joy, perhaps, than he could fathom. The joy wouldn’t have been so infinite, though, if mother hadn’t said her vague yes and if father hadn’t muttered his casual why not.

But all that anxiety was behind him now – presently there was anxiety of a new, different, more inviting kind. The desperate October wind, though, was not at all inviting, but it could well be disregarded for an hour or two. Having unbuttoned his heavy jacket, removed his tight knitted cap and shoved it with childish slovenliness into his empty pocket, he first approached what seemed to him most inescapable: the park’s lone roller coaster.

The man, having already settled two little siblings inside the cabin, was eyeing him expectantly. They both knew the password, but neither made a move. The man was warming himself with a scruffy cigarette end and didn’t want to break the spell while the boy was putting all his boundless boyish trust into the still undecided future. His heart trembling, his small fussy hands were groping for the certainty of the money.  

“Want a ride, boy?”   

In half an hour he tried it all: one small shooting gallery, two merry-go-rounds (one with horses, one with swans), a motordrome and even what looked like a spooky ghost labyrinth. He knew he wasn’t supposed to spend all his money, knew it was all he would get this month, but there he was now, so early in the evening, so early in October and with only a few crumpled, worn-through notes that didn’t amount to much. Was he happy? He didn’t know. The excitement of that first ride had hijacked all the happiness that his heart must have been secretly overflowing with.

It was cold, and he felt lost. The joy and excitement were subsiding, giving way to a wave of suppressed sadness he could not fully understand. He buttoned up his jacket and put his cap on. This way it was better. He felt grateful for the new warmth that was so distinct it seemed to overwhelm him for a series of long, long minutes. “The park will be there all October”, – they said at school. And he was already penniless. Meanwhile he found himself standing near the roller coaster again. Full of strange yearning, he kept staring at the awe-inspiring machine that was flashing with green and yellow and red lights in the autumnal eight o’clock dimness. He dreaded going home.

“Want a ride, boy?”

“I’ve no money”.

“It’s all right, hop in”.



The man pushed the lever down and the engine rustled. There were no cigarettes left, so he began shivering and shaking to comfort himself in this pre-winter weather. It certainly was a bit of a torture working here in October, for the whole month, particularly in the evenings. He had thought three packs would get him through, but it never worked out that way. He would have to get four packs tomorrow. He was told never to start the machine with fewer than three persons (that’s what they said: ‘persons’) inside, but what would they say if they knew the one ‘person’ wasn’t even paying? He couldn’t care less, though. For they were safe at home now, drinking tea or watching football. What did they know and who were they to tell him? Do they ever work in this cold?

He listened up. The boy was silent, so all he could hear was the grinding sound of the old machinery at work. Also, there was music playing somewhere in the background, but he could hardly discern the tune. There was no screaming around, that’s what he noticed. In the summer there was this grating screaming, but in October there was silence. He liked it that way. Kids were excited, he could easily tell that from their faces, but they hid it all inside. Was it the cold? What was it?..



And what about the poet? What about the poet who at some point happened to look out of the window for a second or two? Well, the poet just liked the juxtaposition: there was this quiet evening street, this cold, never-ending October with its downtrodden grimness and there was this small amusement park filled with brilliant lights, joyous music and happy children crazy with excitement. 
   

3 October 2010

В следующей жизни


Одна гусеница однажды узнала, что после смерти, в следующей жизни, она может превратиться в человека. В настоящего человека, с ногами, с руками, с большой думающей головой.
На какое-то мгновение появилось желание выползти на середину дороги и ожидать тяжелой подошвы или неумолимых шин... Но все-таки непреодолимое желание на время оставить все как есть брало свое. Гусеницы не совершают самоубийств. Из всех живых существ (исключая человека, конечно) разумно на это способны лишь дельфины. Да и к тому же: яблоки, яркое июльское солнце, теплая мягкая трава, ароматные листья смородины и винограда. Одним словом, был смысл подождать еще немного.
Не проходило ни минуты без того, чтобы гусеница не останавливалась на половине своего пути и не задумывалась о том, как же будет здорово, когда наступит наконец эта новая жизнь. Человеческая жизнь, с быстрыми ногами, острыми глазами, проворными руками...
…И вот гусеница умирает, однажды и быстро. Умирает. Умирает, чтобы превратиться… в бабочку.

Они закрывали учебники по биологии, запрокидывали кверху восхищенные головы. Гусеницы, бабочки. Это были превращения, которые не оставляли равнодушными. Это были прекрасные превращения, которые, казалось, могли быть лишь в сказках. Но вот оказывалось…
И они, приятно оглушенные новым знанием, отбрасывали книги в сторону, ложились спать и легким, мимолетным движением выключали свет. Свет, к которому так похотливо и так бездумно летели бабочки, чтобы превратиться, чтобы отречься или хотя бы умереть.