All original work © 2009 - 2023 Alexey Provolotsky

1 December 2012

На ее картине



От неловкого молчания ее спас телефонный звонок. Он словно раздался в ней самой, пробежав по оголенным нервам, напряженным сосудам и внутренней стороне кожи. Густой, пронзительный, неотвратимый. Ей так хотелось говорить, причем говорить как можно дольше: с подругой, которая снова успела с кем-то расстаться и должна была всем и поскорее об этом рассказать; с братом, которому, конечно, вновь нужны были деньги; с матерью наконец, которой хотелось знать как скоро, во сколько, когда... Но номера она не знала; цифры казались отталкивающими и враждебными. Да и не могла знать: это был тот редкий, невыносимый случай, когда мобильный телефон терял свою выдуманную магию, свою надуманную уникальность: звонивший ошибся номером. Немое, холодное раздражение. Темный экран. Разочарование. И вот теперь она вновь смотрела на картину, устало и неопределенно. Не на него: его тяжелый, тучный взгляд она вынести не могла. Не теперь.

Это был долгий день, но ни насыщенная творческая усталость, ни удовлетворенность цветом, светом, задумкой и композицией не могли ее успокоить. А тут еще он. Она совсем забыла: в пятницу он всегда приходил в колледж, чтобы увезти ее домой. И именно в пятницу (так ей всегда казалось) она рисовала свои лучшие вещи.

- Тебе снова не нравится? – спросила она.

- Да нет, нравится. И почему снова?.. Я только хочу знать, о чем это. Что ты здесь нарисовала.

Они оба смотрели на картину, но, как ей казалось, оба смотрели по-разному: она как на хозяина, он как на жертву. И его лицо: лицо перед прыжком, лицо в момент прыжка. Кто-то однажды сказал, что именно в прыжке проявляется истинное лицо человека. Она видела, но как же было далеко до истины…

- Что в этих фигурах? Что в той, крайней, желтой? Что вообще в этом всем?..

В такие моменты ей всегда становилась неловко. Она бледнела – просто потому что усталость не давала краснеть. Это все ее абстрактные проекты (а это действительно был проект) – картины, мимо которых он гордо и без всяких стеснений пробежал бы в любой галерее мира. У него был вкус, но его вкусу скорее удовлетворила бы стильная, полупрозрачная белизна и четкость Мередита Фрэмптона.

Но сегодня она отдала этой картине столько сил и искусанных карандашей, что объяснять ничего не хотелось. Да и как она могла в очередной раз объяснить, что нет в этом всем ничего?.. Ничего конкретного. Что она не просыпается утром с мыслью, с темой, с идеей. Что есть только образы, фрагменты и детали. Но какой-то студент со скрипом отставил в сторону мольберт, с хрустом разорвал все эскизы, сделанные за день, и нервно выбежал из студии. Стук двери не дал ей соврать самой себе: на этот раз все было не так. Эта пятница была другой.

- Просто скажи мне, что видишь ты, – предложила она.

- Мне кажется, здесь какое-то сильное чувство… – начал он.

Пока он говорил, она медленно собирала вещи, рассовывая их по сумкам и даже карманам. Ее неряшливость… Пока он говорил, она вспоминала.

Кажется, подруга позвонила ей две недели назад. Все было как всегда: дурацкий характер, дурное поведение… Она снова расставалась, на этот раз в последний момент выпрыгнув из вагона поезда. Из метро она и звонила, десять минут спустя, время от времени прерываясь шумными паузами голосов, ног и новых поездов. Это был всего лишь разговор – один из тех, которых было так много за последнее время. Но когда на нее вновь обрушился новый проект, со всей своей важностью и со всеми своими крайними сроками, она уже не смотрела часами на белый холст, пытаясь обнаружить в нем друга, врага или, может быть, и того и другого. Она просто взяла карандаш и стала рисовать их расставание: не отдавая себе в этом отчета, но постоянно мучаясь точностью передачи пространств и фигур…  

- Они любят друг друга, – сказал он. – Мне кажется, ты отлично передала цвет.

Ей так хотелось закричать. Или даже не закричать – завыть. Слезами залить этот проклятый холст, чтобы на нем осталось только одно большое, глупое (или наоборот – умное) белое пятно. Но этого не было. Были пятна. И пятен было очень, слишком много.

Когда они вышли из студии, все вокруг было залито дождем. За весь день она так ни разу и не вышла из студии; картина не пускала ее увидеть эти капли, не давала даже услышать их настойчивый, истошный шепот.

Дождь продолжал идти и теперь. Они пересекали площадь, говоря о чем-то приятном и необязательном, и ей вдруг показалось, что капли не касаются ее. Ни ее головы, ни ее плеч, ни ее ног. Что они падают всюду: на траву, на асфальт площади, на крыши магазинов, на него. Но только ее они не трогают. Ей стало не по себе. И еще: ей стало невыносимо грустно. Да, наверное, она немного завидовала: матери, которая все еще верила во все эти вопросы и ответы; брату, который наверняка знал, зачем ему деньги и что он собирался с ними сделать; подруге, которая сегодня расскажет и которая завтра забудет…

Тем временем они продолжали идти через площадь, немного согнувшись от дождя и холодного ноябрьского ветра.