ДНЕВНИК АЛИСЫ

Страдая от холода и безделья, собаки продолжали выскальзывать из-за деревьев и скамеек парка. Все это напоминало Алисе ее собственные мысли, которые такими же голодными собаками продолжали сновать в ее голове. Мысли Алисы были причудливыми, но вместе с тем серьезными, и она никогда не могла определить, чего в них было больше. Вот и теперь: вспомнив что-то из книги или, может быть, недавно увиденного фильма, Алиса решила, что если до конца этой недели ничего не произойдет, она навсегда забудет об этих двух безумных месяцах и, спускаясь с крыльца школы, никогда уже больше не будет говорить подругам, что ее ждут, что у нее нет времени, что у нее встреча, что ей срочно надо убегать…  

Был, правда, еще дневник, но Алиса забыла о нем и с какого-то момента перестала ощущать напряжение в левой руке. Вместо этого, она почувствовала какую-то безвыходную, безвольную близость, и долго еще не могла уловить ее смысл. Было очевидно, что осень ненавидела этот невзрачный парк, ненавидела этот дряблый, поношенный мост, ненавидела даже его красную куртку, которая с каждым днем все естественнее сливалась с рыхлым, обмякшим ворохом грязно-бурых листьев. Тогда почему близость? Откуда и почему теперь? Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она опознала чье-то холодное и такое необязательное присутствие: ну конечно, дело было в вороне, которая сидела теперь на ржавых, вывихнутых перилах моста и напряженно раскачивалась из стороны в сторону. Алиса украдкой выхватила его взгляд, однако в этом не было необходимости. Она и без того знала: вот уже несколько минут они оба смотрели на ворону. Не в силах оторваться, не в силах даже пошевельнуться.

Близость чего-то дикого и почти враждебного (вороны, в отличие от всех остальных птиц, всегда казались ей враждебными) завораживало ее, и было до слез обидно, когда скрипнула цепь велосипеда, и все так резко оборвалось. Ворона презрительно, нехотя слетела с перил и начала тяжело карабкаться по какой-то невидимой воздушной веревке. Алисе показалось, что даже не вверх – в сторону.  

- Ну вот, – сказал он, небрежно кивнув в сторону ворот. – Кто бы мог подумать?

Алиса улыбнулась: действительно, как раз в этот момент в парк вошла молодая женщина с коляской и начала медленно приближаться к мосту. То же самое потертое клетчатое пальто, те же аккуратные, привычкой собранные волосы, тот же беспокойно-нежный взгляд матери, которая уже устала, но которой еще не надоело, та же огромная закрытая коляска.

- В детстве я всегда мечтала о закрытой коляске, – сказала Алиса. – И сейчас мечтаю. Там ведь всегда так тепло. Спокойно. У мамы была обычная, маленькая. – Он молчал. – Как ты думаешь, девочка или мальчик?

Он вежливо хмыкнул, и ей стало немного обидно, что ему неинтересно.

Тем временем женщина прошла мимо, грустно и незначительно, так, что ветер не затрепетал их лица и не заставил хоть сколько-нибудь изменить положение тела, ход мысли или выражение лица. Только детская коляска легонько зашуршала по хрустящим, трупным листьям, и Алиса подумала о всех тех других, что появятся здесь в ближайшие полчаса: пройдет хромой, сгорбленный старик с сигаретой; прогремит шумная группа школьников, которые будут возвращаться домой; пронесется молодой человек, погруженный в музыку и собственный бег. Удивительно, но это происходило каждый день. Вначале старик, коляска, молодой человек и особенно школьники вызывали раздражение и казались дурацкими, наспех дописанными персонажами хорошей книги, но теперь Алисе было страшно представить тот день, когда всего этого не станет. Потому что когда их не станет, вместе с ними исчезнет он, его велосипед, этот мост. Исчезнет и она сама, Алиса.

Но даже если все останется как прежде! Алиса знала, что достаточно было исчезнуть одной детали: молодой человек мог пробежать слишком быстро, у старика могли кончиться деньги на сигареты, а школьники могли пройти однажды молча, тяжело переживая за одноклассника, которому стало плохо на уроке физкультуры…

- Алиса, – сказал он. – О чем ты постоянно думаешь? И что у тебя в руке?

- Да так. Если честно, то про собак. – И только через паузу: – Ой, точно! Это тебе.

Он взял. Алиса смущенно вздохнула: он взял.

- Что это? – он стал быстро и небрежно перелистывать страницы, издававшие чернильный, густо исписанный треск. Он делал это так, словно искал там какую-то конкретную фразу, конкретное слово. И одновременно так, словно не понимал ни этого языка, ни этого почерка. Ей стало не по себе, и она прокляла себя за собственную глупость. Наконец он сказал: – Здесь даты.

- Я давно хотела… Это мой дневник. Я не знаю, это глупо. Но, может быть, тебе будет интересно?..

- Алиса, – он так редко обращался к ней по имени. – Ты хочешь, чтобы я прочитал твой дневник?

- Это так глупо?

Вчера, когда Алиса уже лежала в постели, она вновь и вновь вычитывала эти страницы, вымеряя их его глазами, его удивлением и его улыбкой. И даже выключив свет, даже засыпая, она в сотый раз попыталась объяснить себе, почему ей непременно следовало это сделать. Он стал больше молчать. Почему он стал больше молчать? С какого-то момента Алисе стало казаться, что они оба чего-то ждут и оба мучаются этим неясным ожиданием. Возможно, все дело было в том, что он почти ничего о ней не знал. Он сомневался. Возможно, дневник мог что-то изменить. Дневник был той глупой, навязчивой идеей, которая крепко и бесцеремонно хватала Алису за руку и уже больше никогда не хотела отпускать.

Конечно, о нем Алиса тоже почти ничего не знала, и все их встречи обрывались здесь, в этом парке. Сама она никогда не спрашивала, поскольку в ней сохранялся странный, немного детский трепет: он был одного с ней возраста, но Алисе постоянно казалось, что он был значительно старше ее.

Алису пугал вид дневника в его руке. Кукла черствеет и теряет смех в руке взрослого, и вот теперь ее дневник становился обычной тетрадью со стандартным набором надуманных девичьих переживаний и дурацких слез. В душе Алиса похвалила себя, что решилась-таки вырвать две страницы.

- Да нет, все нормально. Странно немного, но… ты уверена? Насколько я знаю, в дневниках пишут то, о чем не хочется говорить.

Алиса не любила отступать: да, она была уверена. Она действительно этого хотела. Ей нечего стесняться. К тому же о нем там не было ни слова: новые записи она перестала делать как раз в тот день, когда его велосипед поравнялся с ней на одном из укромных тротуаров, и он так бесцеремонно спросил у нее, как ее зовут. Странным образом он впервые в жизни создал для нее ситуацию, в которой у нее был лишь один ответ. И она не оттолкнула его в сторону, не проигнорировала и не фыркнула презрением. Она смогла лишь ответить: «Алиса. Меня зовут Алиса». Это отсутствие выбора, такого с ней еще не было. И ей это страшно понравилось.

Когда начинало темнеть, и ее телефон в очередной раз едва различимо затрещал от звонка матери, он сказал, что пора уходить. Как всегда. Алиса никогда не боялась этих расставаний; временами ей даже казалось, что все самое интересное в их встречах происходило именно в те семь или восемь минут, что они шли до ворот парка – полуоткрытых, издерганных ветром, напоминавших одну половину дешевой карнавальной маски. Именно в эти моменты он начинал рассказывать что-нибудь интересное, про свою школу или про своего брата, а она садилась на его велосипед и медленными, нервными рывками ехала вперед – пытаясь удерживать темп его прощального, неторопливого шага. Ей нравилось то, как он рассказывал. Он ни на чем не настаивал, но он заставлял себя слушать. Но при этом он просто не оставлял выбора: как тогда, в первый раз.

- И что с собаками? – спросил он.

- А что с собаками? – спросила Алиса, чуть не проехав по его ноге.

- Ну ты только что сказала, что думаешь о них.

- А, да. Просто много их тут. Если бы не они, все остальное никогда бы не менялось. Время, место, люди. Ну и мы с тобой.

С еще большим напряжением обхватив горячий руль велосипеда, Алиса с трепетом произнесла эти «мы с тобой». Его шаг не стал быстрее, не стал медленнее, и Алиса была благодарна ему за это.

- Правда, была еще ворона.

- Ворона? Алиса, какая ворона? Я так часто не могу понять, о чем ты говоришь… Но ладно, на самом деле, я хотел тебе предложить одну вещь.

Алиса замерла и почувствовала, как велосипед начал стремительно рассыпаться под ее туловищем и ногами. Но в последний момент он успел ухватиться за край сиденья и не дать ей упасть. Затем, не сказав ни слова, он продолжил свой шаг, показывая тем самым, что ничего не изменилось. Все те же семь, восемь минут.

- Я хотел пригласить тебя завтра к себе…

Алиса перепробовала все. Вещи, которые она поочередно надевала и затем раздраженно стягивала с себя, разлетались по всем углам комнаты: так, что через минуту она уже больше не могла их найти. Чтобы попробовать вновь или, по крайней мере, попытаться найти новое сочетание. Все эти платья, юбки, джинсы и блузки путались с мыслями (интересно, он прочел уже дневник?) и его вчерашними словами. Алиса почти ничего не знала о его друзьях, но уже боялась этих взрослых, вычурных, высокомерных взглядов и разговоров. И какое она вообще имела отношение к дню рождения его брата?..

Все то время, что Алиса вчитывалась в сбивчивые показания зеркала и сонного взгляда своего кота, она продолжала вести этот выдуманный внутренний спор, такой глупый и такой ненужный: ну почему ему должно было быть дело до того, как она будет одета? Почему?..

И, конечно, Алиса не выбрала ничего нового, и надела то же белое платье и тот же огромный серовато-синий шарф, которые она надевала на все последние дни рождения. Сделала ту же прическу, которую кто-то в последний раз так долго хвалил. В голове Алисы вот уже несколько недель томилась другая, совсем другая прическа, увиденная в какой-то случайной журнальной статье, но она так и не смогла убедить себя. Не смогла, потому боялась представить себе взгляд матери, которая будет провожать ее, спрашивать о времени, говорить о более теплой куртке и закрывать за ней дверь… Нет, она не хотела рисковать. Она любила делать глупости, но только не теперь. Не сегодня.

«Так, мама. Не важно. Из школы. Ты все равно не знаешь. К полуночи вернусь». Алиса выбежала на улицу и устремилась к остановке. Словно весь дом в следующую же секунду готов был последовать за ней, чтобы попытаться в чем-то убедить и силой затащить назад. Было неприятно, что она толком ничего не могла сказать матери, которая, конечно, ни за что не выпустила бы ее из дому. Если бы только узнала. Алиса даже подумала, что если бы она честно рассказала все это самой себе – она ни за что не вышла бы сегодня из своей комнаты и не отправилась бы к человеку, который в это мгновение мог читать ее дневник. И смеяться, зачитывать вслух, смеяться вновь.

Да и что она сама о нем знала?.. Правда, Алиса так умело затеряла этот вопрос во встречном ветре и во всех тех номерах автобусов, которые ей никак нельзя было пропустить, что в один момент этот вопрос просто перестал существовать. Что она знала?.. Адрес, Алиса знала его адрес, который утром пришел бесцветным, односложным телефонным сообщением. На время, на сегодняшний вечер – этого было достаточно.

В метро к Алисе возвращался тот старый детский страх, подслушанный однажды в ночном кошмаре или, может быть, излишне грустной сказке. В лицах прохожих Алиса всегда боялась увидеть себя. Себя, но только уже немолодой, усталой, изведенной непонятными проблемами, до которых сегодня ей не было никакого дела. Она боялась найти фрагменты своего взгляда и те миллионы мимолетных деталей, за которыми мы никогда не успеваем и в которых не отдаем себе никакого отчета. Когда вздрагивает уголок губ, когда приподнимается бровь, когда мы в очередной раз поправляем свои волосы. Алиса без труда узнала бы все это в любом случайно увиденном прохожем. И этим человеком была бы она, но только через тридцать, сорок лет после этого холодного, пугающего, но в чем-то такого счастливого вечера.

Но самым страшным на этом бесконечном пути к его дому было то, что Алиса уже все понимала. Она видела сегодняшний вечер так, словно все это уже однажды случалось с ней, и оставалось только попытаться справиться со всеми этими обрывочными воспоминаниями, разноцветными фантиками разлетавшимися перед ее глазами. Оставалось только протянуть руку, схватить их и осторожно расправить. Но Алиса не делала этого, поскольку верила, что до тех пор, пока она все это не увидит, там может быть изображено все, что угодно.

Можно еще было позвонить или отправить сообщение о том, что у нее не было подарка и потому ей вовсе не стоило приходить, но холод не выпускал руку Алисы из кармана. Да и какой к черту подарок?..

Странно, но когда он открыл дверь, бежать уже не хотелось. Хотелось поскорее пройти внутрь и пропасть во всем этом кошмаре, от которого тянуло тугим запахом вина и тупого подросткового желания. Алиса мало что понимала, и внутри этой огромной, плохо освещенной комнаты ей впервые стало страшно. В его компании, рядом с ним.

- У меня нет подарка, – сказала Алиса.

- Ничего, – ответил он, помогая ей снять пальто. – Брат все равно уже ушел. Отличное платье.

Алисе было все равно, ушел брат или нет. Ей также было все равно, какое у нее было платье. И только последний хлопок в конце плохой пьесы: он оставил ее одну и прошел в какую-то комнату в конце коридора. Краска засохла и выцвела, и остался только наспех сделанный карандашный набросок, в котором не было и не могло быть человека. Мог быть пиджак, могло быть выражение лица, мог быть даже голос. Но не больше.

Она опустилась на диван и посмотрела по сторонам. Дневник лежал рядом, на столике, под стопкой небрежно разбросанных книг и журналов. Алиса знала, что он не читал его. Что ему не было дела до ее девственности, ее первой любви и ее страхов.

Никто не обращал на нее никакого внимания, и она отчетливо осознала ненужность себя и всего, что здесь происходило. Она только не переставала обращать внимание на странного человека, стоявшего у двери. Его лицо находилось в тени, но Алиса хорошо видела, как все его тело временами вздрагивало, словно пропуская через себя беспорядочные разряды тока. Алисе стало неловко. Одна из девушек в углу комнаты с интересом посмотрела на нее, другая подошла поближе и предложила вино. Алиса взяла длинный, узкий бокал – обхватив его так, как это делали все остальные люди, находившиеся в комнате. Ей казалось, это был пароль: тот, что нужно было зажать между зубами и никогда уже не выпускать.

- Сколько тебе лет? – спросила девушка.

- Пятнадцать, – ответила Алиса.

Показалось, что девушка хотела что-то добавить, но в последний момент передумала и вернулась к своей компании. Но только этого было достаточно для того, чтобы Алиса встрепенулась, схватила свой дневник, спрыгнула с дивана и побежала к двери. Нервно и безуспешно пытаясь застегнуть пальто, Алиса по-прежнему слышала его голос, звавший ее из-за двери, в которой он исчез.  

Все обернулись в ее сторону, но только теперь это не имело никакого значения. Она все равно их больше никогда не увидит. Она только боялась этого странного человека у двери, который наверняка должен был под любым предлогом не выпускать ее из квартиры. Но нет, вовсе нет: когда близость осветила его лицо, Алиса увидела, что он всего-навсего спал. Стоя, вздрагивая от вина и плохих снов.

Смех и слезы всегда боролись за Алису одновременно: так, что ей порой и самой было интересно, кто в конце концов победит. Теперь, когда пустые тротуары уносили ее на непонятные улицы и переулки, мимо приглушенных ночных прохожих и ослепленных фонарей, она не переставала ощущать себя несчастной и потерянной. Но было кое-что еще. Странное, почти неестественное чувство удовлетворения: потому что улиц было так бесконечно много, потому что ей действительно было только пятнадцать лет, потому что в ее руке, как и вчера на мосту, в парке, был зажат ее дневник. А значит была, была эта удивительная, счастливая возможность: выбросить его прямо сейчас, за ближайшим поворотом. Или не выбрасывать и оставить у себя. Открыть сегодня ночью, в свете тусклой настольной лампы, вспомнить про велосипед, про красную куртку и про закрытую дверь, поставить дату, тревожно улыбнуться и, отпив немного из невидимого узкого бокала, сделать новую запись.