НЕМОЕ КИНО

Луиза терялась в этом городе. Особенно здесь, в самом сердце Монмартра. Ей так не хватало Джорджа или хотя бы Марты. Первый не выпускал бы ее из номера, ревнуя к фонарным столбам и оконным занавескам. Вторая без труда назвала бы улицу, номер дома, название кафе, где они могли остаться одни и проговорить до утра... Но тем временем за ее спиной хлопнула дверца автомобиля, и трое мужчин в безупречных черных костюмах повели ее по кривым улицам, вдоль звонких бокалов с вином и легкого ночного джаза. Трое мужчин, Луиза попыталась вспомнить. Они постоянно шутили, то по-английски, то по-французски, и ей почему-то было ужасно смешно. Словно чья-то легкая рука перенесла веселый Черривейл ее воспоминаний сюда, в этот самый необъяснимый из городов.

Она все пыталась рассмотреть их и, возможно, постараться узнать. Один напоминал ей Пикассо, того, чьи фотографии печатали теперь во всех американских газетах. Разумеется, это был не он. Это был Жан, Пьер, Луи. Да кто угодно. Богатый поклонник с большим наследством, бумажной индустрией и скучным именем, но это не был Пабло Пикассо. Другой, и это было забавно, другой напоминал ей Эдди. Те же тучные брови, тот же вытянутый овал лица и та же стремительная, немного неуклюжая походка. Луиза вдруг подумала, что было бы неплохо, если бы это был Эдди. Они нашли бы общий язык. Она смогла бы его успокоить. Она позволила бы поцеловать себя и ближе к полуночи, возможно... Они остановились. Кто-то стоял на краю тротуара и, страстно жестикулируя, читал стихи Аполлинера, один за другим. Луиза хотела, чтобы кто-нибудь объяснил ей поэзию, однажды, на берегу моря, ночью. Про Аполлинера сказал третий из них, самый молчаливый. Кажется, его звали Марсель. Ему было около пятидесяти, и он не напоминал ей никого особенного.

«Мне холодно», сказала Луиза по-английски, и через несколько секунд они провалились в теплоту, мелодии и голоса «Джо Зеллиз».

Все было готово. Луиза громко рассмеялась, привлекая праздный интерес, а затем и восхищение. Четыре бутылки шампанского грелись во льду. Телефон из хрустального железа и столик у окна, словно дело было не в том, что заканчивался октябрь, и Париж знобило голыми ногами и расстегнутыми пуговицами, и в какой-то момент ей действительно стало холодно. Нет, дело было в другом. Просто весь город ожидал Луизу. Ее улыбку, ее каре и, конечно, ее голос. Они заранее обошли весь Монмартр, поочередно заказали лучший столик в каждом кафе и теперь ждали только ее знака, ее слова. «Мне холодно», сказала она однажды, и все: режиссер размахивает руками, кричит «снято». Белые руки официантов тянулись к ней, но она улыбалась еще шире и все повторяла это порывистое, немного близорукое “Non, merci”. Нет, она не снимет ее, она останется в ней. Это был подарок Джорджа на ее день рождения, и если кто-то решит сделать фотографию...

Ей нравилось быть здесь. Четвертый день в Париже, и она снова была на Монмартре. И все еще не видела ни соборов, ни бульвара Сен-Мишель. Луиза вдруг подумала, что Монмартр был чем-то вроде парижского Голливуда, но решила не говорить об этом вслух. Тем более что как раз в этот момент Марсель, тот самый молчаливый Марсель, рассказывал ей историю этого кафе.

В другом конце зала зазвучал Гершвин. «Это для вас», сказал Марсель и поцеловал ее руку. Она застучала туфлями по упругому полу «Джо Зеллиз», в такт хорошо знакомой мелодии. Нью-Йорк и американский джаз, все это не имело к Парижу никакого отношения. Как голоса, как голоса всех этих проклятых новых фильмов, в которых ей не находилось ни продолжительных любовных сцен, ни даже эпизодов. Луиза отпила шампанское (кислый вкус, но она начинала привыкать), закрыла глаза и попыталась вспомнить Калифорнию. Но никакой Калифорнии, ни тем более Канзаса здесь, во Франции, никогда не существовало.

Тем временем вновь зазвучало что-то французское. Что-то ненавязчивое, напоминавшее кабаре. Луиза спросила, была ли она для них ‘vous’ или ‘toi’ или чем-то еще, но Анри не стал отвечать и только обнял ее за плечи, крепче, чем она могла ожидать, но не так крепко, чтобы она могла сопротивляться. Все будет так, как она захочет. Тогда Луиза спросила, что они думают про ее голос, теперь, когда наконец услышали его. «Он прекрасен!» закричал Жан. И зачем-то добавил: «Но...». Шампанское освежило голову, ей стало тепло, и она стянула с плеч шубу. Фотограф, сидевший за соседним столиком, взорвал «Джо Зеллиз» ослепительной вспышкой. В какой-то момент ей захотелось поднять трубку с телефона, стоявшего на столе, и позвонить в Детройт. «Джордж, я никогда, никогда не вернусь назад...». 

Они заговорили про ее фильмы. Казалось, они знали все сцены и готовы были пересказывать их снова и снова, перебивая и дополняя друг друга. В какой-то момент Марсель сказал, что его жена сделала себе точно такое же каре, как у нее, и все рассмеялись. Даже Луиза, которой стало немного грустно и неловко оттого, что у Марселя была жена. Они даже знали про ее детское увлечение танцами, и почему-то хотели говорить об этом. Они знали все про Гийома Аполлинера, про Монмартр и про нее, и Луиза пыталась вспомнить, как именно они познакомились. Сегодня или, быть может, когда она была в Париже в первый раз. Еще с Эдди – то поднимаясь, то спускаясь к базилике Сакре-Кер. Она подумала, не без тайной иронии, что мужчин в безупречных черных костюмах становилось в ее жизни все больше.   

В «Джо Зеллиз» постоянно приходили новые люди. Казалось, за те два часа, что они сидели за этим столиком, кафе не покинул ни один человек. Хотя Луиза почти не замечала этого, и все пыталась заглянуть в глаза Марселю. Но кто-то отвлекал ее внимание, вопросом или новой шуткой, и она снова смеялась. И сегодня, и в этот вечер в конце октября, Монмартр был местом, которое рисовало твою фигуру, твою великолепную женственную фигуру, на фоне миллионов других актрис, танцовщиц, нищих, политиков, поэтов, бездомных художников и бог знает кого еще. Она взволнованно подпрыгнула, бокал звонко разбился, вдребезги, сливаясь с общим настроением кафе, и официант смущенно извинился. Она посмотрела на свою ладонь, немного дрожавшую от шампанского, и приняла извинения. Через мгновение Анри сказал, что у них было к ней деловое предложение.

Она отказалась. Точнее, она не поняла. Эпитеты и шампанское на голодный желудок, неужели они серьезно? У нее были проблемы? Проблемы в Америке, в Лос-Анджелесе, в Голливуде? Понимала ли она, что звуковое кино – это новый поезд братьев Люмьер, и что этот поезд уже никому не остановить, и он раздавит все прошлое? Что через два, максимум три года всем будет наплевать на нее, на недосказанность ее взглядов, походки, жестов? И могла ли она танцевать так, как прежде? И если так, то они тоже были влюблены в нее, и ночной клуб, который они собирались открыть через год на площади Контрэскарп...

Марсель, Анри, Жан. Глаза Луизы перебегали с белой бабочки на черный галстук на безупречный фрак на золотистый диск телефона. Луиза хотела закричать на все кафе, на весь Монмартр и на весь Париж, но слова застревали в горле, вульгарным французским джазом и новым бокалом кислого шампанского. 

Анри, Жан, Марсель. Они продолжали говорить, как продолжали говорить все вокруг. Официанты, посетители, даже телефонные трубки. Не говорила только она, Луиза Брукс. Актриса, которая продолжала играть.