Книга была огромной. Тем более огромной, что бледные ладони едва могли удержать ее. Но каждое утро я подходил к тому окну, под которым она читала, садился рядом и ждал момента, когда она перелистнет страницу. И если школьный звонок не прерывал эту странную близость, то... Тонкий палец легонько вздрагивал и начинал медленное движение к самому краю страницы... Напряжение возрастало.
Маргарет Митчелл. Конечно, я знал о существовании этой книги. Видел ее на полке в своем доме, на старой видеокассете, которую мама отматывала назад каждое Рождество. Я даже примерно представлял сюжет и переживал за Юг куда больше, чем следовало. В то время мне было десять лет. Ей было одиннадцать. Именно в ее руках, тонких, бледных, была огромная книга с бесконечным количеством страниц. Настолько бесконечным, что я не мог вообразить того, что кто-нибудь сможет ее однажды прочесть.
Я хорошо помню, что когда впервые оказался рядом с ней, на этой длинной узкой скамейке, от которой исходил пронзительный запах спортивного зала, она была на семнадцатой странице. Но как же сильно меня привлекло то, что этот факт совершенно не смутил ее! Она просто дочитала до конца страницу (краем глаза я смог увидеть исковерканные слова южного диалекта) и оказалась на восемнадцатой. После чего закрыла книгу и, не заметив меня, вернулась в класс.
В тот момент я не понял, что произошло со мной (и произошло, наверное, впервые в жизни), и медленно и немного сконфуженно пошел по коридору к своей аудитории, где меня ждал выговор за опоздание.
Я пришел на следующий день. И приходил всякий раз, когда удавалось не влезть в драку и не обсудить с одноклассниками все последние результаты футбольных матчей. Я садился в трех метрах от нее (кажется, за все время она так ни разу и не заметила моего присутствия) и взглядом выхватывал новую страницу. Вокруг рвались резинки, пролетали школьные пеналы, и кто-то вечно приседал за бег по коридору. Одна лишь она молча сидела с книгой и с каким-то непонятным постоянством перелистывала по одной странице в день.
Разгадка случилась через неделю, когда я впервые увидел ее в компании подруги (громоздкой, неуклюжей, необязательной). Она спросила ее про книгу, и та ответила, что книгу ей посоветовала бабушка. И вот она решила читать по одной странице в день, пока однажды не перелистнет последнюю. В тот момент разгадка казалась мне такой же странной, как и весь этот обряд. Интимный - по крайней мере, таким он был для меня.
Я продолжал ходить к ней. Садился рядом, боясь пошатнуть неуверенную деревянную скамейку, и ждал, когда она перевернет наконец очередную страницу. И сейчас же закроет книгу. Я не думал о том, как она может оборвать чтение на полуслове или на самом увлекательном моменте. Для меня существовали только ровные, методичные движения, которые давали странную уверенность, и без которых я едва мог представить скучные школьные дни.
А затем все закончилось. Просто, резко - как забытый сон. Сбился фокус, который и без того работал на пределе резкости, и я больше никогда не видел ее. Ни на крыльце, ни на школьных коридорах. Она исчезла, вместе с неизвестным именем, забытой внешностью и книгой Маргарет Митчелл.
Так странно, что за все это время я ничего не написал про нее. Возможно, мне просто казалось, что этот образ сильнее любого рассказа. Не потому, что она читала когда-то эту книгу, а потому что читает ее до сих пор. Я не знаю, на какой странице она теперь. На 192-й или 435-й. Но только все, что я сделал и делаю, все это происходит благодаря тому, что где-то на спортивной скамейке она по-прежнему читает огромную книгу. И так же неизбежно, как последние слова Ретта Батлера. Слова, которые она прочтет слишком рано. Или слишком поздно.
