СЦЕНЫ И ОБРАЗЫ

Узкая парижская улица дышала полной грудью и вовсе не задыхалась от легкого дождя, который невидимой паутиной путался в его волосах. Он шел вперед, изредка прикладывая ладонь к застывшим прядям и смахивая капли. Шел то стремительно, обгоняя машины, то застревал на каждом шагу. Его поражало то, что в этом городе никогда нельзя было идти в своем темпе. Всегда нужно было медлить, запинаться, встраиваться в чужой ритм. Но еще удивительней было то, что все это не касалось самих парижан. Они-то как раз шли в своем темпе и никогда не оступались. Как часы, заведенные по собственной прихоти, они били точно в такт. Они и создавали этот рваный ритм, который однажды вымотал его настолько, что он был вынужден провалиться в безымянное кафе неподалеку от площади Бастилии. 

Официант принес бокал красного вина, угрюмого и холодного, и он открыл записную книжку. Это была новая записная книжка, матово-черная, с толстым карандашом на краю, купленная полчаса назад. В этом городе он поступал так всегда, и этим напоминал себе того знаменитого спортсмена из Чикаго, который на каждый матч выходил в разных кроссовках. Новые сцены требовали новых страниц, и особенно теперь, когда над ним повисло предложение сделать наконец что-то на самом деле стоящее. Не перебиваться сюжетами, которые лягут в стол рядом с отравленными карандашами и недокуренной пачкой сигарет, но сценарии для фильмов, которые действительно будут сняты.

"Вспышки". Он слышал слова агента, произносимые теперь с явным французским акцентом. "Им нужны вспышки. Образы. Цветные изображения. Должно быть интересно, иначе им наплевать".  

Он пытался. В конце концов, ради этого он и был в Париже, где, говорят, каждая улица рассказывает историю. Его привычным ритуалом было открыть записную книжку на случайной странице и начать писать. И если не было готовых идей, то стоило бесконечно повторять трюк безумного автора "Мертвых душ", и писать все, что приходит в голову до тех пор, пока не появится мысль. Сцена. Образ. И они появлялись - если только у тебя хватало смелости не казаться идиотом самому себе.

Но вино было нестерпимо кислым, и к тому же однажды в кафе вошла какая-то дама, и он отвлекся на одиноких людей вокруг. Именно они, одинокие люди в кафе, казались ему лучшим классом общества, и если бы на то была его воля, он оставил бы только их. Не пары, занятые собой, и тем более не шумные компании. Нет, только их - тех, кто одиноко сидит в барах и в кафе и молча выкуривает одну сигарету за другой. У них всегда была причина прийти сюда, за ними всегда тянулась история. И от этого они казались уязвимыми и такими... настоящими.

Правда, на этот раз ничего не выходило, одинокая дама скрывалась за высокими французскими скулами, и он начал описывать круглые белые столы без скатерти, тусклые репродукции пост-импрессионистов и фортепиано без звука... Все, что видел теперь вокруг. Он нехотя отпил вино, теплое и все такое же неуютное, и перечитал страницу.

"И не забывай - у тебя нет еще le contrat". Где-то на краю сознания продолжал говорить его агент, который зачем-то стал использовать французские слова. "Так что постарайся. Тебе 25, но не думай, mon cher, что это 17".

Он по привычке открыл записную книжку на другой странице, все такой же случайной и пустой, а затем еще на одной, после чего увидел текст и нервно вскрикнул. Слова были написаны незнакомым мелким почерком. Поначалу было чувство неловкости; оттого, что он читает чужие мысли, а также оттого, что он мог опьянеть после одного только бокала вина. Слова, правда, читались легко, нарочито легко, и он вдруг понял, что их автор описывает эротическую сцену. Это открытие так сильно поразило его, что он даже не заметил покадровых ракурсов этой сцены, которая поочередно описывалась от лица мужчины и от лица женщины. Едкий свет - а затем указание того, где необходимо расположить камеру.

И тогда он закрыл записную книжку и начал вспоминать, как час назад набрел на крошечный магазин недалеко от Монмартра. Казалось, он помнил все в подробностях. Высокий, худой старик, вырванный из прошлого. Длинные пальцы с выпяченными сухожилиями, которые страшными сколопендрами перебегали с одной записной книжки на другую. Черный берет, как забытый театральный реквизит на голове осветителя. Старческий, брюзжащий тон. Все это вернулось теперь, когда он прочел странную, совершенно безвкусную сцену из записной книжки. Сцену, которая впивалась в сознание и не отпускала.

Не дослушав бессвязную и уже окончательно французскую речь агента, разрывавшую голову на части, он поспешно расплатился. Выбежал из кафе в неожиданно ясный парижский вечер, и тут же позволил нестройной толпе унести себя в обратном направлении. Париж никогда не менялся.

К счастью, магазин все еще был открыт. Он без труда нашел его по тележке с уцененными книгами и блокнотами, которая стояла у входа. Внутри, правда, кое-что поменялось, и вместо неприятного долговязого старика за прилавком стоял молодой человек. И было кое-что еще: он заметил, что картины и фотографии на стенах слегка изменились. Они были ярче, и их стало больше. Среди них было и черно-белое изображение того самого старика, который ранее этим днем продал ему записную книжку.

"Вот это я купил сегодня в вашем магазине".

"Позвольте", сказал молодой человек, отвлекаясь от телефонных сообщений и с искренней внимательностью разглядывая записную книжку. "Да, мы все еще продаем такие".

"Да, конечно. Вы продали мне ее два часа назад. Не вы лично, конечно, но вон тот старик за вами".

Молодой человек на секунду обернулся, а потом странным взглядом посмотрел на него. Так, словно узнавал его, но в то же время понятия не имел о его существовании.

"Это мой дед. Простите, но когда?"

"Дело не в этом. Вот здесь слова, видите? Вы продали мне записную книжку, которая раньше уже кому-то принадлежала".

"Странно, но... Я бы, конечно, поменял, но почему вы пришли только теперь?"

"Черт возьми, а когда мне было приходить?" Он начинал терять терпение, и вся эта сцена явна затягивалась. К тому же у окна стояла пожилая дама, и так не хотелось продолжать все это в ее присутствии... "Я пришел как только увидел. Смотрите - вот здесь писал я, причем буквально только что, в кафе у площади Бастилии. А вот здесь текст уже был".

В этот момент молодой человек посмотрел на даму, словно пытаясь найти в ней сочувствие или хотя бы взгляд ровно такого изумления, которое было теперь на его лице, но она только повела плечами.

"Господи, это так странно. Что за черт. Поймите, я не могу дать вам за нее денег. Если когда-то и имела место ошибка, то теперь, после смерти деда, я уже ничего не могу восстановить. Но допустим... Это интересный экземпляр, и я мог бы обменять ее на те уцененные книжки, что лежат в тележке на улице. Что вы думаете?"

"Смерти? Что вы говорите?" Его мысли метались, метались, и он стал пятиться назад. "Нет, нет, что вы, мне не нужны деньги. Просто заберите".

"Так вы хотите точно такую, но новую? Послушайте...".

Но странного покупателя больше не было, он испуганно вывалился в открытую дверь, и молодой человек продолжал растерянно листать матово-черную записную книжку со сточенным карандашом на краю. В какой-то момент к молодому человеку подошла дама, которая незаметно и очень внимательно следила за всей этой сценой. "Странный мужчина", сказала она. "Поначалу напомнил мне Тьерри, моего двоюродного брата. Такой же лысый. И, наверное, тоже работает в банке".

Случайный поток слов позволил молодому человеку прийти в себя, и он жестом пригласил женщину наклониться поближе.

"Вот, смотрите. Может, я в этом не сильно разбираюсь, но это же тот самый почерк. Приглядитесь".

"Да", сказала женщина, внимательно сверяя страницы. "Похоже на то. Но только тот был более уверенный, быстрый. А вот то, что здесь, это как будто постарше. Размашисто, неровно. Я сама так пишу".

"Как странно", сказал молодой человек. "Эта записная книжка была куплена лет двадцать назад. И некоторые страницы вырваны...".

Женщина хотела сказать что-то еще, про почерк, про двоюродного брата по имени Тьерри или про эту безумную сцену, которая обрывалась на самом интересном месте, но увидев смятение на лице молодого человека, решила уйти. К тому же магазин должен был закрыться четыре минуты назад.

Оставшись один, молодой человек еще долго думал об этом странном эпизоде. Правда, в какой-то момент на улице начался дождь, и это отвлекло его, и заставило думать о завтрашнем эссе. Преподаватель по литературе на первое же занятие задал написать постельную сцену. Сказал, что это то, что описать труднее всего, и поэтому всегда дает это задание в самом начале курса. По аудитории пробежал легкий ропот привычных циников и троллей, но сегодня уже нельзя было тянуть. Нужно было садиться и писать. 

Так что он закрыл записную книжку и бросил ее в ящик стола. Достал тетрадь и постарался написать несколько предложений. Все, что придет в голову... Правда, уже через минуту телефон томно завибрировал, и на нем загорелась ярко-красная улыбка Одет. Он знал, почему она звонила. Одет звонила всегда, когда родители уезжали за город.