Полупустые вагоны тряслись по грохочущим извилистым рельсам.
Ему было двадцать лет и он возвращался домой с неудачных зимних каникул.
Чтобы окончательно не замерзнуть, он поднялся и принялся ходить взад-вперед по довольно узкому проходу вагона. Вагон часто подпрыгивал, потому несколько раз он был вынужден резко схватиться за ближайшую скамейку. Часто в таких случаях можно упасть на нервно спящего пассажира. Но он ни на кого не падал и никого не раздражал: поезд был почти пустой.
Но самого его томило какое-то беспокойство. Беспокойство, постоянно напоминавшее ему о чем-то недавнем, было вызвано не только событиями, но и его собственными поступками. Единственное, что радовало его теперь, так это факт собственного удаления от всех тех глупостей и ошибок.
Несколько раз, упав от очередного резкого толчка (словно кто-то толкал его ногами), он садился на прохладную деревянную скамейку и покорно думал о произошедшем. Нет ничего страшнее, чем такая покорность: волнительная, обреченная. Он огляделся. Наверное, они должны быть счастливы, - эти редкие люди. Как странно, что они ехали в одном с ним вагоне. В вагоне было спокойно и очень-очень тихо. Но сердце его сжимали железные кольца. Он подумал, что слишком хорошо помнил ее лицо. И лицо ее не выражало при этом никаких эмоций. Нужно, просто необходимо что-то решить. Ее лицо было строгим, но все таким же красивым. Оно настойчиво требовало от него решения.
Он резко подошел к окну и на секунду приоткрыл его, чтобы выбросить фотографию. Он никогда не вернется туда, он сменит фамилию и адрес.
Остановившись недалеко от спящей женщины, он попытался мысленно с ней заговорить: «Что же мне делать? Вы старше; скажите, что мне теперь делать? Ведь вдруг…» Но все вокруг спокойно, даже ветра не слышно. Он хотел, чтобы и ему сделалось так же спокойно. И было как-то горько сознавать, что все в его руках.
Он остановился в самом конце вагона и прижался спиной к тяжелой грохочущей стенке. Ему надоело постоянно падать, потому он придал своему телу немного устойчивости. Поезд ехал так нервно, что временами он сам чувствовал эти ржавые острые рельсы, заставлявшие все резко вздрагивать. Поезду тяжело давался этот путь. Но если для поезда это движение было чем-то вполне привычным, то он столкнулся с ним впервые. Ее лицо, оно говорило с ним. Поезд подскакивал со страшной силой, и иногда ему казалось, что что-то или кто-то бьет его изнутри, желая разорвать эти тяжелые беспокойные стенки и вырваться наружу.
Но только бы все обошлось. И тогда все вновь будет как прежде, и тогда он вновь сможет вернуться к ней. Ведь иногда все обходиться. Ведь вот сейчас все еще просто и спокойно. Но только не внутри. Внутри что-то продолжало просить уверенности и окончательного решения. Но почему? Он ведь уже дал его. И поезд уже дал его, продолжив свое грубое и неумолимое движение.
Когда он открыл глаза, поезд уже стоял на станции. В вагоне он был один. Он поднялся со скамейки и вдруг заметил на одной из соседних скамеек что-то светлое. Возможно, кто-то забыл. Он думал пройти мимо, но любопытство или что-то иное заставило его подойти поближе. На скамейке, у окна, лежал спящий ребенок. Совсем младенец.
Было так холодно; неужели кто-то мог забыть ребенка, оставить его здесь? Он взял ребенка на руки и побежал к выходу, по дороге пытаясь вспомнить лица ехавших с ним пассажиров. Но в памяти было только одно, совсем другое лицо. Нужно было спешить.
Крепко сжав спокойное, безмятежное тело ребенка, он наконец выглянул на зимнюю улицу. Утреннее солнце ослепило его, и он решительным движением, хоть и с некоторой растерянностью, спрыгнул с подножки поезда.
май, 2008
No comments:
Post a Comment