Весеннее чаепитие

Чай был холодным, горьким, но она не могла отказать. Не оттого, что боялась обидеть, а скорее оттого, что все в комнате так пристально ее разглядывали. Она, конечно, ненавидела в этот момент всех, но больше других ее раздражал он – тот, ради которого она и была здесь. Тот, кто привел ее сюда и сказал, что они будут любезны и дружелюбны. Они – это его родители. Те, другие (мертвые или еще живые), кто были до него, уже не раз знакомили ее с родителями, но нигде еще она не пила такой холодный чай. В комнате стояла тишина: весенняя, тяжелая, застревавшая в открытом окне. И вот что интересно: все в комнате пили одинаково холодный, одинаково горький чай. И никто не морщился. Не морщилась и она.

Май только начался, но зима, слякоть и ветер предыдущих месяцев сильно притупил чувства: казалось, что на улице было довольно жарко. Весеннее тепло жарче, острее летнего, и ей хотелось вылететь отсюда в это огромное, широко открытое окно. Она только боялась, что платье зацепится за край подоконника или какой-нибудь гвоздь; это было ее любимое платье.

Она подумала сказать что-нибудь необязательное о погоде, но о погоде уже, конечно, говорили. Он говорил, как только они вошли, и все гостеприимно набросились на нее, пытаясь выяснить, не боялась ли она ходить в такой легкой куртке.

Почему он молчит?

В комнате на креслах и на диване в разных позах сидели шестеро: она, он, его мать, его отец, его младший брат (который, естественно, пил чай громче других) и еще какая-то удивительно худая, удивительно некрасивая женщина, которую никак не представили. И еще этот чай. Комната была безобразно и беспорядочно заставлена чашками, блюдцами, чайными пакетиками.  

Когда они поднимались по серым, изжеванным ступенькам в квартиру, она попросила его не рассказывать о том, как они встретились.

Они встретились два месяца назад, довольно скучным образом, где-то посреди тротуара. Ей тогда стало плохо, и он первым к ней подошел.

Она падала много раз – на разных улицах и в разных городах. В этот раз она лежала на холодном, безлюдном асфальте так долго, что ей начало казаться, что никто уже не подойдет. Но нет: он подошел, наклонился, поставил ее на ноги. Так уверенно, как будто знал, что ей вовсе не было плохо и что она точно так падала несколько раз в году на разных тротуарах и площадях. Она посмотрела на него, и ей вдруг стало невыносимо страшно, что она может умереть. Она знала, что это значило: это значило, что ей уже больше не надо будет падать.

Почему, почему они не спрашивают ее, где она училась и сколько у нее братьев и сестер? Что им нужно? Они продолжали пить чай, молчать и смотреть на нее. Младший брат продолжал всхлипывать каждым своим глотком, словно в его чашке был кипяток. Это было невероятно.

Но вдруг чашка в ее руке нервно задрожала – так, что она лишь в последний момент спасла себя от неприятной сцены. Она огляделась; кажется, никто даже не обратил внимания. И внезапно она увидела, что все это время в комнате продолжался оживленный разговор. Причем говорили все шестеро. Перебивали друг друга, спорили, смеялись… И она тоже: перебивала, спорила, смеялась…

Она поняла, что ей было удивительно спокойно, но вот только внутри, под сердцем все еще неловко и выжидательно топталось какое-то тяжелое чувство. Она с тоской посмотрела на открытую форточку и отчего-то попыталась подняться с кресла. Но какая-то неизвестно откуда взявшаяся тяжесть заставила ее провалиться назад, еще глубже. В следующий момент эта странная худая женщина поднялась и закрыла форточку: «В такую погоду легко простудиться. Прошлой весной моя подруга…». Худая женщина была все так же некрасива.

И ей было спокойно. Кажется, она теперь что-то всем рассказывала. Возможно, о том, как они встретились. В его глазах было восхищение. И только чай: чай по-прежнему был холодным, горьким, невкусным.