ПИРОЖНОЕ С КРЕМОМ

посвящается Энн

- Ну, и что мы будем с этим делать?

Тон можно было посчитать игривым и даже беззаботным – если бы вопрос не задавался в четвертый раз. И если бы не этот взгляд. На него так еще никто никогда не смотрел. Взгляд был тяжелый, тягучий, и казалось, что ему не будет конца. Взгляд этот лежал на нем уже больше двух минут. Или даже не лежал: эти глаза скоблили, вспарывали его вдоль и поперек. Как пойманную речную рыбу. Ему казалось, что никто  в мире не мог заслуживать такого взгляда. Даже он. Даже если на левом рукаве ее белой блузки и было крошечное пятно от крема.

- Я же говорю вам: я принес салфетки. Вот, возьмите.

Официант робко поднес огромную стопку салфеток к ее столику и аккуратно положил у ее тарелки. Она даже не взглянула в их сторону; и от ее презрения, а может быть, от ветра, верхняя их часть порывисто встрепенулась и разлетелась по соседним столикам и тротуару – как стая вялых и бескостных птиц. Официант лихорадочно извинился перед посетителями и поспешно поставил на оставшиеся салфетки пепельницу, которая, к счастью, была ей не нужна. За те шесть месяцев, что она приходила сюда, он давно успел заметить, что она не курила.

- Зачем мне ваши чертовы салфетки?

- Но вы же сами просили… – Официант болезненно огляделся, словно ища поддержки у всего кафе, которое так явно интересовалось происходящим. Он вдруг услышал, как прекратился звон вилок и вальяжный шелест полуденных разговоров.

- Зачем мне ваши салфетки сейчас?

- Тогда, может быть, вы воспользуетесь нашим туалетом?..

- Не хочу, – сказала она, беспокойно поглядев на экран телефона. – Да и все, уже поздно: блузка испорчена.

- Простите, но я уверен, что салфетки были, когда вы пришли.                              

- Да черт с ними, с салфетками!.. Что мы будем с этим делать, я спрашиваю?

- Я могу поговорить с менеджером. Или…

Он осторожно подошел к ней, достал верхнюю салфетку и вдруг понял, что был на верном пути: она протянула ему свою левую руку – белую, бледную, удивительно горячую. Все было настолько странно, и голова его так жутко гудела от солнца, ветра и обилия заказов, что на долю секунды он было решил поцеловать ее руку. Аристократично, в элегантные изгибы пальцев; как это делали раньше и как это продолжали делать в фильмах. Но затем он спохватился и принялся отчаянно вытирать уже засохший крем на рукаве ее блузки. Не переставая при этом молчаливо сокрушаться на то, что за всей этой нервной суматохой он не мог спокойно стоять и любоваться идеально-округлыми формами ее груди. Что сегодня, как и в любой ее визит, этой грудью будет совершенно беспрепятственно любоваться кто-то другой. И, конечно, не только любоваться: трогать ее, целовать. Это тоже было в фильма; причем, конечно, не только в них.

- Нужна вода, – через некоторое время сказал он. – Без воды ничего не выйдет.

- Ладно, спасибо, – сказала она. Он видел, что она вдруг совершенно успокоилась. И пропал тот взгляд; более того, она вовсе перестала на него смотреть. Словно он потерял для нее всякий интерес. – Кстати, и принесите мне еще кофе и эклер. И побыстрей.

- Хорошо, – сказал официант и поспешно удалился в крытую часть кафе.    

Крем растекался по пирожному горячими разводами приторно сладкого крема. Ей казалось странным, что на солнце холодный крем ее эклера так стремительно таял, а горячий кофе при этом неизменно становился теплым. Теплый кофе она ненавидела больше всего на свете – даже больше, чем глупых и нерешительных официантов. Пусть лучше кофе будет холодным, думала она, так в нем хотя бы сохранится вкус. И будет какая-то приятная законченность.

Но этот официант. Она вдруг подумала, что была чересчур жестока. В конце концов это она бросила серебряную салфетницу в голубя, заблудшего в кафе и с боязливой наглостью прогуливавшегося между столиков. Она, правда, промахнулась, и салфетница с жестяным визгом вылетела на проезжую часть... Да, ей было немного жаль его – такого робкого и неуклюжего. Ей даже захотелось, чтобы он тоже был там, на одном из этих интернет-форумах. Она бы познакомилась с ним, выслала бы ему свою фотографию, и он, конечно, предложил бы ей встречу. На этот раз, конечно, уже не в этом кафе… Как он смотрел на ее грудь! Он сошел бы с ума от счастья. Конечно, он бы и не догадался, что произойдет после того, как он встанет с нее и удовлетворенно приляжет рядом. Или закурит. Но… Но как он смотрел на ее грудь!..

Она отставила остывший кофе и оттянула зубами краешек обмякшего эклера, пытаясь при этом губами захватить как можно больше крема. Взгляд ее вот уже минут пять ни на секунду не отрывался от экрана телефона. Он продолжал почти каждую минуту слать ей короткие сообщения: «бегу», «две минуты», «почти уже там»… Ей это нравилось. Нравилось больше всего оттого, что он наверняка чувствовал теперь свою вину перед ней. Да, до назначенного в интернете времени оставалось еще пятнадцать минут, но ведь она уже была здесь. И одиноко сидела в кафе… Она любила приходить заранее: на полчаса, порою на час раньше. Задача заключалась в том, чтобы заставить их чувствовать себя неловко. А дальше? А дальше с ними не было никаких проблем, и они согласны были пойти туда, куда она скажет.

Единственное, что пока не нравилось ей, это его имя. Не настоящее (настоящего она не знала – да ей и не было интересно) – то, которое он использовал в интернете. Что-то дурацкое, невнятное – быть может, это была аллюзия, которая была понятна лишь ему самому. Так делали многие. Что-то сложное и набитое бессмысленными цифрами; как название планеты или космического корабля в научно-фантастическом романе. Ну что же, пусть так. В конце концов, ей было наплевать. Ведь она сама называла себя Венерой… И была так удивлена тогда, в самый первый раз, что никто до нее не взял себе это имя.

- Что ты будешь? – спросил он, когда кончил наконец извиняться за «опоздание» (пробки, часы, старый приятель: как всегда). Пожалуй, подумала она, он был даже слишком красив для одного только вечера. – Кофе?

У него были длинные черные волосы – осторожно расчесанные и осторожно растрепанные. Черные глаза смотрели на нее взглядом строгой нежности, и она любила этот взгляд. Тогда она стала цепляться за островатый нос, за чересчур широкий лоб – пытаясь ухватиться за то, что могло оттолкнуть его от нее или вызвать хотя бы минимальное недовольство. Но ничего не было. Даже за бежевым вельветовым пиджаком скрывалась фигура, которую она вполне могла считать идеальной.

- Да, – сказала она. Ей было приятно, что он угадал. В последнее время это происходило так редко. В последнее время у них вошло в привычку бормотать что-то про вино, чай и даже (о Господи!) сок. – Я буду кофе. И я люблю пирожные. С кремом.

- Да? – сказал он, оживившись. – Какие именно? Здесь большой список.

 - Пусть будет эклер.

- Два кофе и два эклера, – бросил он вновь подошедшему официанту.

В этом не было ничего нового. Большинство из тех, с кем она встречалась, заказывали то же, что она. А затем недопивали кофе, морщились от пирожного, жаловались на крем и великодушно отдавали ей. Наутро она, конечно, вспоминала об этом, и тогда ей не было их жаль. Тогда не было угрызений совести. Тогда они заслуживали этого. Да, подумала она с улыбкой, наутро она всегда вспоминала пирожное с кремом…

Но впервые тот, с кем она встретилась в этом кафе, с таким удовольствием ел эклер. Словно ничто, кроме эклера, в этот момент для него не существовало. Ни она, ни то, о чем они продолжали говорить. Именно так, считала она, нужно есть пирожные.

Но затем он сделал наконец то, что ей не понравилось: он достал сигареты и закурил. Она без труда переносила дым, но никому не могла простить вредных привычек, которых не было у нее самой.

Когда он взял пепельницу и поставил ее перед собой, это случилось вновь: салфетки стали разлетаться по кафе, клеясь к стульям, ногам официантов, сумкам посетителей и случайных прохожих.

- Что за бред, – возмущенно сказал он. – Эй, официант! Быстрей подойдите сюда!

- Да?

- Почему у вас салфетки лежат таким жутким образом? А если я хочу закурить? Посмотрите: они все разлетелись. 

- Простите. Я пытался объяснить девушке, что салфетница была здесь…

- Мне все равно…

- Все, давайте закончим этот разговор, – вдруг сказала она. – Вон там свободный столик с никому не нужной салфетницей. Поставьте ее нам.

Порывисто, благодарно сорвавшись с места, официант сделал то, что она просила… Но что за псих был с ней сегодня?..

А тем временем он продолжал курить, наслаждаясь сигаретой не меньше, чем эклером несколько минут назад. Так, по крайней мере, ей казалось.

Конечно, теперь у нее будет, что вспомнить утром, но… Ей понравилась его решительность. И с ним было удивительно приятно говорить на любую бессмысленную тему. Она чувствовала в нем уверенность, и взамен он ничего не просил. Не спрашивал, как ее зовут. Не говорил, как зовут его. И не пялился на ее грудь.

- До свидания, – сказала она официанту, когда через час или два они выходили из кафе.

- Приходите еще, – сказал он, но с сожалением почувствовал, что это было именно то, что он должен был сказать.

К ней вдруг снова вернулась эта странная мысль, что некоторое время назад она повела себя слишком жестоко. И ведь действительно можно было попытаться найти его на сайте и выслать свою фотографию... Может быть. Он не поверил бы своей удаче. Но как странно, что она заметила этого официанта только сегодня. Именно заметила. Видела она его уже довольно давно.

Официант уже почти год пытался написать роман. Все эти жующие лица, заказывающие салаты, жалующиеся на скатерть, на пепельницы и на салфетки… Он должен был отвлечься; и он должен был поскорее его дописать. Чтобы дописать свой роман, он пошел на крайние меры: он отключил интернет и теперь включал компьютер лишь для того, чтобы напечатать еще несколько новых предложений.

Этот роман был о ней. Эта девушка приходила в кафе раз в неделю, чтобы встретиться с молодым человеком, всегда новым и всегда другим. Она всегда заказывала себе пирожное с кремом, неизменно. Она пила кофе, носила пышные каштановые волосы, не курила. И еще была одна важная вещь: она убивала всех этих молодых людей. Когда, удовлетворенные и разнеженные, они засыпали рядом с ней на ее кровати (она всегда водила их в свой дом на окраине города), она осторожно поднималась и доставала из своего ночного столика нож…

Но однажды этому должен был прийти конец. Финал его романа заключался в том, что одного из этих молодых людей она находит слишком неотразимым и, конечно, без памяти влюбляется. Она не может его убить, как убивала всех остальных. Это должен был быть счастливый конец, тот, который стоило написать, но он никак не мог прийти к нему. На электронных страницах его книги, а также за столиком его кафе, она продолжала появляться вновь. И так каждую неделю. Продолжала заказывать пирожное с кремом, продолжала встречать новых молодых людей и тащить их в свой дом…

- Официант! – он резко обернулся, пытаясь вернуть себе улыбку. Кто-то снова просил меню. Кому-то обязательно нужен был десерт.

Возможно, сегодня все кончится. И когда, уставший от всего этого, он придет домой, он закончит наконец рассказ (или бросит его писать – такой вариант тоже был), включит интернет и зайдет на один из этих бесчисленных сайтов, где могла быть она… Он слишком давно мечтал это сделать.

У него продолжала гореть голова. Какая странная погода, подумал он, убирая со столика. Обычно в те дни, когда были и солнце и ветер, они могли умерить и уравновесить друг друга. И тогда жара ощущалась меньше, а ветер немного ослабевал. Но сегодня солнце была невыносимым, а ветер пронзительным.

Он вдруг заметил, что на одном из столиков не было салфетницы, и со страхом подумал, что за это его вполне могли уволить. Но салфетницы нигде не было. Машины, проезжавшие по дороге рядом с кафе, давно уже порывами своего движения должны были унести ее на другую улицу. Хотя, возможно, это снова был ветер.

В какой-то момент его внезапно передернуло. И он огляделся: нет, они все еще были там, белоснежно-белые и почти прозрачные. В воздухе и на тротуаре. И крошки от пирожного с кремом: она всегда ела так неаккуратно. Словно хотела, чтобы даже в конце дня у него не осталось сомнений в том, что она действительно была сегодня здесь: за тем же самым столиком и в том же самом кафе.

август, 2011