ДНЕВНИК АЛИСЫ

Страдая от холода и безделья, собаки продолжали выскальзывать из-за деревьев и скамеек парка. Все это напоминало Алисе ее собственные мысли, которые такими же голодными собаками продолжали сновать в ее голове. Мысли Алисы были причудливыми, но вместе с тем серьезными, и она никогда не могла определить, чего в них было больше. Вот и теперь: вспомнив что-то из книги или, может быть, недавно увиденного фильма, Алиса решила, что если до конца этой недели ничего не произойдет, она навсегда забудет об этих двух безумных месяцах и, спускаясь с крыльца школы, никогда уже больше не будет говорить подругам, что ее ждут, что у нее нет времени, что у нее встреча, что ей срочно надо убегать…  

Был, правда, еще дневник, но Алиса забыла о нем и с какого-то момента перестала ощущать напряжение в левой руке. Вместо этого, она почувствовала какую-то безвыходную, безвольную близость, и долго еще не могла уловить ее смысл. Было очевидно, что осень ненавидела этот невзрачный парк, ненавидела этот дряблый, поношенный мост, ненавидела даже его красную куртку, которая с каждым днем все естественнее сливалась с рыхлым, обмякшим ворохом грязно-бурых листьев. Тогда почему близость? Откуда и почему теперь? Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она опознала чье-то холодное и такое необязательное присутствие: ну конечно, дело было в вороне, которая сидела теперь на ржавых, вывихнутых перилах моста и напряженно раскачивалась из стороны в сторону. Алиса украдкой выхватила его взгляд, однако в этом не было необходимости. Она и без того знала: вот уже несколько минут они оба смотрели на ворону. Не в силах оторваться, не в силах даже пошевельнуться.

Близость чего-то дикого и почти враждебного (вороны, в отличие от всех остальных птиц, всегда казались ей враждебными) завораживало ее, и было до слез обидно, когда скрипнула цепь велосипеда, и все так резко оборвалось. Ворона презрительно, нехотя слетела с перил и начала тяжело карабкаться по какой-то невидимой воздушной веревке. Алисе показалось, что даже не вверх – в сторону.  

- Ну вот, – сказал он, небрежно кивнув в сторону ворот. – Кто бы мог подумать?

Алиса улыбнулась: действительно, как раз в этот момент в парк вошла молодая женщина с коляской и начала медленно приближаться к мосту. То же самое потертое клетчатое пальто, те же аккуратные, привычкой собранные волосы, тот же беспокойно-нежный взгляд матери, которая уже устала, но которой еще не надоело, та же огромная закрытая коляска.

- В детстве я всегда мечтала о закрытой коляске, – сказала Алиса. – И сейчас мечтаю. Там ведь всегда так тепло. Спокойно. У мамы была обычная, маленькая. – Он молчал. – Как ты думаешь, девочка или мальчик?

Он вежливо хмыкнул, и ей стало немного обидно, что ему неинтересно.

Тем временем женщина прошла мимо, грустно и незначительно, так, что ветер не затрепетал их лица и не заставил хоть сколько-нибудь изменить положение тела, ход мысли или выражение лица. Только детская коляска легонько зашуршала по хрустящим, трупным листьям, и Алиса подумала о всех тех других, что появятся здесь в ближайшие полчаса: пройдет хромой, сгорбленный старик с сигаретой; прогремит шумная группа школьников, которые будут возвращаться домой; пронесется молодой человек, погруженный в музыку и собственный бег. Удивительно, но это происходило каждый день. Вначале старик, коляска, молодой человек и особенно школьники вызывали раздражение и казались дурацкими, наспех дописанными персонажами хорошей книги, но теперь Алисе было страшно представить тот день, когда всего этого не станет. Потому что когда их не станет, вместе с ними исчезнет он, его велосипед, этот мост. Исчезнет и она сама, Алиса.

Но даже если все останется как прежде! Алиса знала, что достаточно было исчезнуть одной детали: молодой человек мог пробежать слишком быстро, у старика могли кончиться деньги на сигареты, а школьники могли пройти однажды молча, тяжело переживая за одноклассника, которому стало плохо на уроке физкультуры…

- Алиса, – сказал он. – О чем ты постоянно думаешь? И что у тебя в руке?

- Да так. Если честно, то про собак. – И только через паузу: – Ой, точно! Это тебе.

Он взял. Алиса смущенно вздохнула: он взял.

- Что это? – он стал быстро и небрежно перелистывать страницы, издававшие чернильный, густо исписанный треск. Он делал это так, словно искал там какую-то конкретную фразу, конкретное слово. И одновременно так, словно не понимал ни этого языка, ни этого почерка. Ей стало не по себе, и она прокляла себя за собственную глупость. Наконец он сказал: – Здесь даты.

- Я давно хотела… Это мой дневник. Я не знаю, это глупо. Но, может быть, тебе будет интересно?..

- Алиса, – он так редко обращался к ней по имени. – Ты хочешь, чтобы я прочитал твой дневник?

- Это так глупо?

Вчера, когда Алиса уже лежала в постели, она вновь и вновь вычитывала эти страницы, вымеряя их его глазами, его удивлением и его улыбкой. И даже выключив свет, даже засыпая, она в сотый раз попыталась объяснить себе, почему ей непременно следовало это сделать. Он стал больше молчать. Почему он стал больше молчать? С какого-то момента Алисе стало казаться, что они оба чего-то ждут и оба мучаются этим неясным ожиданием. Возможно, все дело было в том, что он почти ничего о ней не знал. Он сомневался. Возможно, дневник мог что-то изменить. Дневник был той глупой, навязчивой идеей, которая крепко и бесцеремонно хватала Алису за руку и уже больше никогда не хотела отпускать.

Конечно, о нем Алиса тоже почти ничего не знала, и все их встречи обрывались здесь, в этом парке. Сама она никогда не спрашивала, поскольку в ней сохранялся странный, немного детский трепет: он был одного с ней возраста, но Алисе постоянно казалось, что он был значительно старше ее.

Алису пугал вид дневника в его руке. Кукла черствеет и теряет смех в руке взрослого, и вот теперь ее дневник становился обычной тетрадью со стандартным набором надуманных девичьих переживаний и дурацких слез. В душе Алиса похвалила себя, что решилась-таки вырвать две страницы.

- Да нет, все нормально. Странно немного, но… ты уверена? Насколько я знаю, в дневниках пишут то, о чем не хочется говорить.

Алиса не любила отступать: да, она была уверена. Она действительно этого хотела. Ей нечего стесняться. К тому же о нем там не было ни слова: новые записи она перестала делать как раз в тот день, когда его велосипед поравнялся с ней на одном из укромных тротуаров, и он так бесцеремонно спросил у нее, как ее зовут. Странным образом он впервые в жизни создал для нее ситуацию, в которой у нее был лишь один ответ. И она не оттолкнула его в сторону, не проигнорировала и не фыркнула презрением. Она смогла лишь ответить: «Алиса. Меня зовут Алиса». Это отсутствие выбора, такого с ней еще не было. И ей это страшно понравилось.

Когда начинало темнеть, и ее телефон в очередной раз едва различимо затрещал от звонка матери, он сказал, что пора уходить. Как всегда. Алиса никогда не боялась этих расставаний; временами ей даже казалось, что все самое интересное в их встречах происходило именно в те семь или восемь минут, что они шли до ворот парка – полуоткрытых, издерганных ветром, напоминавших одну половину дешевой карнавальной маски. Именно в эти моменты он начинал рассказывать что-нибудь интересное, про свою школу или про своего брата, а она садилась на его велосипед и медленными, нервными рывками ехала вперед – пытаясь удерживать темп его прощального, неторопливого шага. Ей нравилось то, как он рассказывал. Он ни на чем не настаивал, но он заставлял себя слушать. Но при этом он просто не оставлял выбора: как тогда, в первый раз.

- И что с собаками? – спросил он.

- А что с собаками? – спросила Алиса, чуть не проехав по его ноге.

- Ну ты только что сказала, что думаешь о них.

- А, да. Просто много их тут. Если бы не они, все остальное никогда бы не менялось. Время, место, люди. Ну и мы с тобой.

С еще большим напряжением обхватив горячий руль велосипеда, Алиса с трепетом произнесла эти «мы с тобой». Его шаг не стал быстрее, не стал медленнее, и Алиса была благодарна ему за это.

- Правда, была еще ворона.

- Ворона? Алиса, какая ворона? Я так часто не могу понять, о чем ты говоришь… Но ладно, на самом деле, я хотел тебе предложить одну вещь.

Алиса замерла и почувствовала, как велосипед начал стремительно рассыпаться под ее туловищем и ногами. Но в последний момент он успел ухватиться за край сиденья и не дать ей упасть. Затем, не сказав ни слова, он продолжил свой шаг, показывая тем самым, что ничего не изменилось. Все те же семь, восемь минут.

- Я хотел пригласить тебя завтра к себе…

Алиса перепробовала все. Вещи, которые она поочередно надевала и затем раздраженно стягивала с себя, разлетались по всем углам комнаты: так, что через минуту она уже больше не могла их найти. Чтобы попробовать вновь или, по крайней мере, попытаться найти новое сочетание. Все эти платья, юбки, джинсы и блузки путались с мыслями (интересно, он прочел уже дневник?) и его вчерашними словами. Алиса почти ничего не знала о его друзьях, но уже боялась этих взрослых, вычурных, высокомерных взглядов и разговоров. И какое она вообще имела отношение к дню рождения его брата?..

Все то время, что Алиса вчитывалась в сбивчивые показания зеркала и сонного взгляда своего кота, она продолжала вести этот выдуманный внутренний спор, такой глупый и такой ненужный: ну почему ему должно было быть дело до того, как она будет одета? Почему?..

И, конечно, Алиса не выбрала ничего нового, и надела то же белое платье и тот же огромный серовато-синий шарф, которые она надевала на все последние дни рождения. Сделала ту же прическу, которую кто-то в последний раз так долго хвалил. В голове Алисы вот уже несколько недель томилась другая, совсем другая прическа, увиденная в какой-то случайной журнальной статье, но она так и не смогла убедить себя. Не смогла, потому боялась представить себе взгляд матери, которая будет провожать ее, спрашивать о времени, говорить о более теплой куртке и закрывать за ней дверь… Нет, она не хотела рисковать. Она любила делать глупости, но только не теперь. Не сегодня.

«Так, мама. Не важно. Из школы. Ты все равно не знаешь. К полуночи вернусь». Алиса выбежала на улицу и устремилась к остановке. Словно весь дом в следующую же секунду готов был последовать за ней, чтобы попытаться в чем-то убедить и силой затащить назад. Было неприятно, что она толком ничего не могла сказать матери, которая, конечно, ни за что не выпустила бы ее из дому. Если бы только узнала. Алиса даже подумала, что если бы она честно рассказала все это самой себе – она ни за что не вышла бы сегодня из своей комнаты и не отправилась бы к человеку, который в это мгновение мог читать ее дневник. И смеяться, зачитывать вслух, смеяться вновь.

Да и что она сама о нем знала?.. Правда, Алиса так умело затеряла этот вопрос во встречном ветре и во всех тех номерах автобусов, которые ей никак нельзя было пропустить, что в один момент этот вопрос просто перестал существовать. Что она знала?.. Адрес, Алиса знала его адрес, который утром пришел бесцветным, односложным телефонным сообщением. На время, на сегодняшний вечер – этого было достаточно.

В метро к Алисе возвращался тот старый детский страх, подслушанный однажды в ночном кошмаре или, может быть, излишне грустной сказке. В лицах прохожих Алиса всегда боялась увидеть себя. Себя, но только уже немолодой, усталой, изведенной непонятными проблемами, до которых сегодня ей не было никакого дела. Она боялась найти фрагменты своего взгляда и те миллионы мимолетных деталей, за которыми мы никогда не успеваем и в которых не отдаем себе никакого отчета. Когда вздрагивает уголок губ, когда приподнимается бровь, когда мы в очередной раз поправляем свои волосы. Алиса без труда узнала бы все это в любом случайно увиденном прохожем. И этим человеком была бы она, но только через тридцать, сорок лет после этого холодного, пугающего, но в чем-то такого счастливого вечера.

Но самым страшным на этом бесконечном пути к его дому было то, что Алиса уже все понимала. Она видела сегодняшний вечер так, словно все это уже однажды случалось с ней, и оставалось только попытаться справиться со всеми этими обрывочными воспоминаниями, разноцветными фантиками разлетавшимися перед ее глазами. Оставалось только протянуть руку, схватить их и осторожно расправить. Но Алиса не делала этого, поскольку верила, что до тех пор, пока она все это не увидит, там может быть изображено все, что угодно.

Можно еще было позвонить или отправить сообщение о том, что у нее не было подарка и потому ей вовсе не стоило приходить, но холод не выпускал руку Алисы из кармана. Да и какой к черту подарок?..

Странно, но когда он открыл дверь, бежать уже не хотелось. Хотелось поскорее пройти внутрь и пропасть во всем этом кошмаре, от которого тянуло тугим запахом вина и тупого подросткового желания. Алиса мало что понимала, и внутри этой огромной, плохо освещенной комнаты ей впервые стало страшно. В его компании, рядом с ним.

- У меня нет подарка, – сказала Алиса.

- Ничего, – ответил он, помогая ей снять пальто. – Брат все равно уже ушел. Отличное платье.

Алисе было все равно, ушел брат или нет. Ей также было все равно, какое у нее было платье. И только последний хлопок в конце плохой пьесы: он оставил ее одну и прошел в какую-то комнату в конце коридора. Краска засохла и выцвела, и остался только наспех сделанный карандашный набросок, в котором не было и не могло быть человека. Мог быть пиджак, могло быть выражение лица, мог быть даже голос. Но не больше.

Она опустилась на диван и посмотрела по сторонам. Дневник лежал рядом, на столике, под стопкой небрежно разбросанных книг и журналов. Алиса знала, что он не читал его. Что ему не было дела до ее девственности, ее первой любви и ее страхов.

Никто не обращал на нее никакого внимания, и она отчетливо осознала ненужность себя и всего, что здесь происходило. Она только не переставала обращать внимание на странного человека, стоявшего у двери. Его лицо находилось в тени, но Алиса хорошо видела, как все его тело временами вздрагивало, словно пропуская через себя беспорядочные разряды тока. Алисе стало неловко. Одна из девушек в углу комнаты с интересом посмотрела на нее, другая подошла поближе и предложила вино. Алиса взяла длинный, узкий бокал – обхватив его так, как это делали все остальные люди, находившиеся в комнате. Ей казалось, это был пароль: тот, что нужно было зажать между зубами и никогда уже не выпускать.

- Сколько тебе лет? – спросила девушка.

- Пятнадцать, – ответила Алиса.

Показалось, что девушка хотела что-то добавить, но в последний момент передумала и вернулась к своей компании. Но только этого было достаточно для того, чтобы Алиса встрепенулась, схватила свой дневник, спрыгнула с дивана и побежала к двери. Нервно и безуспешно пытаясь застегнуть пальто, Алиса по-прежнему слышала его голос, звавший ее из-за двери, в которой он исчез.  

Все обернулись в ее сторону, но только теперь это не имело никакого значения. Она все равно их больше никогда не увидит. Она только боялась этого странного человека у двери, который наверняка должен был под любым предлогом не выпускать ее из квартиры. Но нет, вовсе нет: когда близость осветила его лицо, Алиса увидела, что он всего-навсего спал. Стоя, вздрагивая от вина и плохих снов.

Смех и слезы всегда боролись за Алису одновременно: так, что ей порой и самой было интересно, кто в конце концов победит. Теперь, когда пустые тротуары уносили ее на непонятные улицы и переулки, мимо приглушенных ночных прохожих и ослепленных фонарей, она не переставала ощущать себя несчастной и потерянной. Но было кое-что еще. Странное, почти неестественное чувство удовлетворения: потому что улиц было так бесконечно много, потому что ей действительно было только пятнадцать лет, потому что в ее руке, как и вчера на мосту, в парке, был зажат ее дневник. А значит была, была эта удивительная, счастливая возможность: выбросить его прямо сейчас, за ближайшим поворотом. Или не выбрасывать и оставить у себя. Открыть сегодня ночью, в свете тусклой настольной лампы, вспомнить про велосипед, про красную куртку и про закрытую дверь, поставить дату, тревожно улыбнуться и, отпив немного из невидимого узкого бокала, сделать новую запись.

ALMOST FALLING

- Jane, – I said. – Stop doing that.

- Doing what? – asked Jane, giving me that black, sizzling look of hers.

- The book, – I said.

Still, she didn’t understand, and I decided to drop it. The rain outside made me listless and wan, and besides, that whole book routine seemed perfectly self-evident. Jane wouldn’t let it lie, though; something she never did.

- What are you talking about?

- It’s a library, for Christ’s sake. Library. And considering that your research isn’t exactly about venereal diseases or something...

- Venereal diseases?

- Yes, Jane. And even if it was.

At which point I quickly stretched my arm across the desk and, crudely cutting through the well-organized mess of Jane’s notes, paper clips and sheets, turned the book over – so that it was now lying face up. As expected, the cover didn’t tell me anything.

- Ah that, – said Jane. – So what? I wasn’t even thinking...

This didn’t make any difference to me, but I was in no mood to keep pestering her about that. After all, it was one of those subconscious things you can never find time or will to resolve. Just one of those things about Jane: she always put books face down. Always. I tried to explain that to myself numerous times, but all that far-fetched Freudian drivel got me nowhere. As for those rare moments when I cared to catch Jane red-handed, she would blink, blush, babble and then tell me that she wasn’t even thinking. Well, okay.

- You did it the day we met. Funnily enough, I actually found that quite attractive. You remember?

She didn’t reply, which seemed a little annoying. Jane’s silence tended to have this long-lasting odour of petulance, and this time it could mean anything: she had been offended; she didn’t remember; she was too immersed in her study to take heed of my ramblings about the day we met. Finally, it could also mean that I hadn’t actually said anything. Part-deafened, part-weakened by silence, I pricked up my ears and looked around. Four or five waxen, bespectacled human ghosts were solemnly scattered about the room. I watched how noiselessly they were leafing through dilapidated chunks of monographs and encyclopedias and thought that pornographic magazines wouldn't have made any difference there. In the meantime, the room sucked everything in, black hole style, and I couldn’t get the evidence I was after: the air contained no echoes of my question. Also, my mouth felt hollow and bored. Had I perhaps dreamt it?..

So this time I made sure my voice shattered the paries of that drowsy, sparsely furnished womb:

- Maybe you need some help, Jane? I could do something, you know.

- Yeah? – she said blankly. – Like what?

As a matter of fact, I was quite useless in a place like that. I may have appreciated libraries for what they were, but reference rooms never failed to wear me down with their sickening, scientific hangover. And Jane’s work? I knew it was some sort of medical research and I did hear the word ‘neurology’ pop up here and there in her frequent telephone conversations, but that was as far as it went. It’s not that I didn’t care – it was the case of her research being incomprehensible to anyone outside of a small circle of specialists that were either dead or dying. Or that’s what I thought. 

- Well, I don’t know. I could, you know…

- I know. These desks are awful, aren’t they?

- Desks?

- Low, disgusting little buggers. What kind of varnish is that anyway? – With an expression of utter, unequivocal contempt, Jane peeled some of it off with her fingernail. – I absolutely detest these desks.

And then looking at me:

- Honestly, Luke, why are you here? You’d be better off outside.

- Come on, Jane. You know I can't stand umbrellas...

My words must have been too blasphemously loud, for the next instant some bald head shrugged, twisted, turned and peered into our direction. A two-second fatwa if there ever was one.

- You haven’t forgotten about Glenn, have you? – Jane’s experienced half-whisper was measured and well-rehearsed.

She was right. I had to meet Glenn in about 15 minutes. Well, we had to meet him, or, to be even more precise, she had to meet Glenn, but it looked like there was no end to this dreary library morning. What was the Internet for anyway?..

I stepped outside, took out a cigarette and seconds later forced myself to squeeze it back into the half-full pack. I don’t think this had anything to do with Jane’s words – more like a vague, traitorous aftermath of yesterday’s headache.

The rain had stopped, but looking at wet pavements and cars as well as people, still carrying their skeptical, disbelieving umbrellas, you could almost hear discordant raindrops poking at the puddles and at your shoulders. I shrugged and thought about tonight. I didn’t really want to go. I wanted to stay at home, maybe make some semi-urgent phone calls, maybe read something, maybe go to bed a little earlier. Besides, Glenn was Jane’s friend (former boyfriend, I presumed – though she denied), so what did it all have to do with me? I never cared for all that twee indie scene anyway. Having said that, it was my decision. And I wasn’t feigning jealousy either – I was genuinely concerned about leaving them together. Even though Jane had long stopped practicing the flute, I still dreaded that lame ‘come on, play with us some time’ stuff.

When Jane emerged from the gruesome, humourless door of the library, Glenn hadn’t come yet. Jane looked good and, unlike me, amazingly fresh; I always admired that inherent cheerfulness that covered up the bad varnish of library desks and all those numerous anxieties and insecurities she put herself through.

- He is late, – she said.

- Two minutes. Do you think you could forgive him?

Jane smiled:

- No, I don’t think I could. Luke, what’s with you and Glenn? Why all the hatred?

- Hatred? I think he is a pompous prick, yes, but I don’t hate him. Honestly.

- That’s just silly, – said Jane. – You have to get over it. Besides, it’s only you. Glenn, on the contrary...

- Big deal, – I said, fighting off the temptation (my seventh that morning) of taking out the cigarette pack. – What’s the name of his band again?

- The Street Queens.

- Jesus, – I said.

Jane looked at her watch again and whispered with hushed hurriedness:

- Be nice.

I followed her stare and saw Glenn’s smug silhouette approaching us from a distance. Dressed in the most dramatic black and carrying a huge silver object that looked more like a rifle or a particularly overblown phallic symbol than a guitar case. As ever, Glenn made a perfect impersonation of a shaggable junkie making daisy-chains.

- Oh hi! – he said. – Not late, am I?

- You are, – said Jane, which made my insides shake with hysterical, uncontrollable laughter.

- Sorry about that. – You wouldn’t tell it from the expression on his face, though. No, the guy knew fuck-all about being sorry. – How is your research?

- Desks are not up to her standards, – I said grimly. – The varnish is peeling off.

Glenn had no idea what I was talking about, but he smiled just in case and began talking us through the evening’s set list. As if we were two starstruck journalists who were lucky enough to bully him in a parking lot.

Incidentally, those were my last words for quite some time. Because that was when the tingling in my chest started. The tingling, I now imagine, began the moment the rain returned: the sort of soft, smarmy rain that could get you all soaked through in a matter of ten minutes, without you even noticing. The rain bleached Glenn’s hair black, and I saw how the sticky locks got all messed up on his head. I saw the huge eyes, the subtle features, the tight jeans, the leather jacket, the self-conscious mannerisms; I heard that lovelorn, smoky baritone that falsely betrayed romantic rockabilly. I felt I was getting breathlessly, physically weak.

I was no longer following their conversation, I lost track of all those songs his band would be playing tonight (not that the titles could tell me anything), and half an hour later could only remember Glenn pretentiously humming that old Dylan punchline “won’t you come see me, Queen Jane?” while handing me the tickets. I didn’t throw up at that, I didn’t even wince – I just took the tickets and nodded.

- Well, got to be off. Final rehearsal. And remember, any place you like. Just mention my name.

I let that one slip past me, too.

- Why didn’t you answer? – said Jane when we were alone. – Come on, Luke, that was just plain rude!

- Answer? – I said. – Answer what?

- When he asked you about the short piece on his band that you had once promised?..

The rest of that afternoon dragged on as a somewhat pointless, unnecessary run-up to Glenn's concert. The run-up we were supposed to fill with fragments of anemic small talk and wasteful activities. We had a rather routine lunch at an uninvitingly empty Indian place, we did some perfunctory shopping and then popped into our flat to drop the bags and change into something more appropriate. ‘It’s a club, so think of something’, said Jane, and then noted the expression on my face.

- Are you all right? Luke?

- Yeah, – I said. – I am. Come on, we don’t want to be late.

How could I possibly tell Jane that no, I wasn’t all right? That I was full of shameful, sick elation and that my heart was prancing like a rabid pony? That I couldn’t stop thinking about the way the rain kept dripping through Glenn’s hair at the library steps several hours ago? And, finally, how could I tell her about the tingling?..

We weren’t late. In fact, before we had the chance to take on The Street Queens, we took our time to gape at random groups of fey, effeminate students and thuggish, booming, larger-than-life bohemians who were staggering around the entrance of the club, discussing Animal Collective, The Dark Knight Rises and oral sex. Quite ridiculously, the disjointed fits of half-heard bawdiness and premature drunkenness made me all the more excited. My Joe Strummer styled wardrobe blended well with that sort of crowd, and the scenes pleasantly reminded me of my rare Flaming Stars outings.

- Jane, – I said, sneaking the crumpled, creased pack out of my jacket. – I’m awfully sorry but I will just do it. Come to think of it, it might have been this damned restraint that caused yesterday's headache. Besides, we still have ten minutes.

I could see she didn’t like that, but it was not like she was going to say no.

Minutes later the god-awful sound quality and the astonishingly piss-poor chemistry of Glenn’s band were driving me up the wall. Still, I enjoyed the prime, primordial feeling, and couldn’t look away. The small stage was crammed (the drum kit alone took up a good half of it) with four young men struggling to get all the chops they could out of the limited space and cheap instruments. Some failed, some failed miserably, but those didn't include Glenn. Glenn was electrifying, his fiery riffs and solos salvaged all that was poor and subpar, and looking at him I felt confused, bewildered, demoralized.

- What’s the name of that song? – I shouted into Jane’s ear at some point. – It’s brilliant!

- You really think so? – she shouted back. – It’s a cover of The Magnetic Fields. It’s not theirs. The song’s called “Andrew In Drag”.

I didn’t know the song, but he badly needed that article and I'd heard of the band. Well, at the very least this was something to go by. A decent, fairly reasonable excuse. Something to discuss after the show, in the buzzing, laidback, smoked-out dressing room...

...However, the moment the final ballad drifted away from our clayed and clogged ears, Jane took me by the hand, jerked me past the barbed wires of shaking bodies and shuffling feet and into the cool, uninfected air of the streets. She said she had an important paper to finish.

As we were walking home, I felt that tingling had long turned into throbbing that was presently crawling up and down my back, stomach, chest. I thought about Milk, that Oscar-winning film I had recently seen; I thought about Larry Kramer’s Faggots that I had not finished and that was still languishing embarrassingly in my office desk; I remembered our recent argument about some odd Dutch couple and how Jane claimed that they should never be allowed to adopt. “We’re talking about marriage here, – she said. – It’s just wrong”. And how it struck me that despite all that intense medical reason going through her life, Jane simply considered it ‘wrong’. I thought about all that, again and again. I thought about coincidences and then I thought about impossible coincidences. I thought of the implications. I thought of Jane’s medical books that could perhaps help me. I thought of millions of other things that could distract me from being so lost, scared and confused.

In bed, we briefly discussed the concert (Jane liked it significantly less than me) and the sort of people who attended it. To drown out the tingling, or, worse, make it more palpable, I told her how near the club I overheard a group teenagers arguing about sex.

- And? – said Jane. 

- One of them insisted that kissing, not sex, is where it's at. Can you imagine that?

Jane chuckled as a way of reply, and I thought that I couldn’t hold it any longer.

- Jane, I know this is odd, inappropriate and even disgusting, but I think I just have to tell you.

- Tell me what?

- I like him. – Well, it was a lot easier than I’d imagined.

- Who? Glenn?

- Yes.

She turned to me in the dark and said:

- Well, I can’t say that I’m surprised. He is a great guy. So you will write that thing in the end?

- No, Jane, you don’t understand. I really like him.

- I like him too, Luke.

- Do you? – I asked. – And did you?

- Yes, – said Jane. – But it’s not what you think. Don’t you know? Glenn is gay.

Who was it that once wrote that cities at night are full of men crying in their sleep? It was one of those inexplicable things that had stuck with me, but it took this night to realise that there comes a time when you have to join those whining, sniveling hoards. And so I guess it could hardly amount to much that it was my turn. Only this wasn’t a bad dream, this wasn’t a nightmare, even though minutes later, on the kitchen floor, I was desperately pinching my cheeks and pulling my hair.

- Something’s wrong? – asked Jane when a silent scream inside my body dragged me out of bed.

- I need to drink, – I said. Which may have been true.

In the kitchen I deemed chairs too good for my present state, and dropped on the cold, tiled floor instead. I think I was whimpering. How could I possibly miss it? How could I never notice? It must have been so blatant, so obvious. Glenn: his talk, his manners, his clothes. And then the whole thing broke loose: The Street Queens, that Austrian crackpot I'd been reading lately, Jane saying “you have to get over it” earlier that day… All was falling into place, but investigative journalism, however successful, is not what you need in real life. This couldn’t have been happening to me. Simply because this couldn’t have been happening to anyone.

Jane quietly tip-toed into the kitchen and X-rayed me right to the guts by switching on the monstrously pungent night-time light.

- God, Luke, what’s wrong with you today?

I just shook my head – it was the best I could do.

- Maybe you need to smoke? Really, Luke. – And then after a pause. – You are not laughing, are you?

I didn’t answer. I couldn’t answer. So it wasn't whimpering in the end, it really was laughter: mad, fitful, hysterical.

- What’s wrong with you? – she asked again.

- I don’t know, Jane, – my laughter ending as abruptly as it had started. – I really don’t know. I guess I just… love you.

Jane switched off the light, turned invisible and approached my crouching figure. Then she knelt down and kissed me on the forehead.

This was the moment the tingling stopped, and I finally had the chance to cry. For real, at night, like a man.

Where do birds die?..

Somebody clutched the sleeve of my coat and pulled down.

- Yes? – I said briskly, rudely awakened as if to an interrogation. But no, it was all right. This was only Jeremy.

 - Daddy, where do birds die?

“Oh for God’s sake, Jeremy!” – I thought, examining my son’s face which radiated that silly thoughtfulness children can pull off so easily. Where did he get that one from?.. However, I knew from experience as well as from Joan’s words that there was no point in being annoyed. Instead, I tried to concentrate: “Daddy, where do birds die?” Well, come to think of it, that was a perfectly legitimate question for a 5-year old. And besides, it could have been so much worse. I closed my eyes for a second and tried to imagine just how much worse it could get. Poisonous insects? Joan’s tears? Something scatological?..

I looked into my son’s puzzled stare – as if trying to find the answer in the expression of his eyes.

To my shame, I was dumbfounded. Birds… Could be anything, really, it’s not as if you had these specially designated places, like ornithological morgues or owl cemeteries. For the moment I couldn’t think of anything. Which was no good, since Jeremy looked up to me and expected a clear-cut answer. Something he could impress his friends with. Obviously I couldn’t mumble – I had to be articulate.

- Well, Jeremy, why do you ask?

This was a lame trick no doubt, but at the moment it was the best one I had.

- There are just so many of them, but you never see them lying in the streets... Only sometimes. If there's a nasty driver. And also, Benjamin said today that birds don’t die at all, but that can’t be true – can it? Billy said Benjamin was telling a lie.

Benjamin. Who was this Benjamin anyway? It wasn’t the first time I heard of him, and it seemed like I badly wanted to see this guy. Why was William called ‘Billy’, but Benjamin was never shortened to ‘Ben’ and always stayed ‘Benjamin’? Who was this precocious genius going around frustrating and misinforming other kids? A month or two ago this Benjamin told Jeremy that his parents screamed every night. In their bedroom. Thank God it was Joan who had to explain that one. She told me later that Jeremy kept asking why we weren’t screaming at night. “Yeah, – I said. – Why not?” Joan didn’t take that lightly.

- Okay, Jeremy, – I said. – It’s actually rather simple.

What was simple? As far as I was concerned, there was nothing remotely simple about that. Looking around, spotting random birds, I was desperately trying to have my ludicrous, improvised brain storm: birds turn invisible when they get too old, birds drown in rivers and lakes, birds die in trees, birds fly into the sun, birds don’t die at all. I had to admit that that last one sounded good, and I would have gladly used it had Benjamin not taken it already.

But then again: I became aware of Jeremy’s minute but strangely imposing presence, and felt the grip on my arm tighten even more. Where could he get that much strength?..

- Simple, Jeremy.

But then Joan’s words came back to me, and I suddenly remembered. She said – no, she didn’t say – she insisted that it had to be done this week. And it didn’t take a news report or a mobile phone to tell me this was already Sunday. Well then: I had to do it today.

The words wouldn’t come, though. This time it wasn’t even about what to say – this time it was about how to say it. “Jeremy, Joan and I…” – my mouth so dry, my tongue so thick, these weren’t even my words. These were still my thoughts.

- Or do they just fly away? – suddenly asked Jeremy. – Do they, daddy?

- Yes! – I said, and was almost knocked off my feet with relief. – That’s it, Jeremy! You’re right. Birds… They just fly away. They do. They just…

I kept repeating that, again and again, but I don’t know how much Jeremy could hear or, indeed, understand. I tried, though, I really did. But it just seemed as if my words got drowned out, muffled by the feathery little bodies whooshing past the two of us at an enormous speed.