Я вижу вас. Вы в окне дома напротив. Еще мгновение назад вас не было, вы не существовали вовсе, и вот теперь вы здесь. Вы живы. И вы поправляете голубые шторы легким движением кончиков пальцев. Так, словно поправляете прядь волос. Дальше вы уходите вглубь комнаты, чтобы вернуться со стаканом воды. Вы подносите его к губам. Это особый стакан: пыльный, граненый. Стакан из прошлого. В последний момент по вашему лицу пробегает морщина неуверенности, и вы решаете не пить воду. Должно быть, она слишком теплая. Или холодная. По крайней мере, отчего-то я не верю, что вода отравлена.
Ваш взгляд падает на белую сирень, которая стоит тут же, на подоконнике. Белая сирень в конце февраля? Это так странно, и что-то подсказывает мне, что цветы искусственные. Но вы долго и с какой-то особой задумчивостью начинаете их поливать. Я увлечен. Признаюсь - я увлечен! Черт возьми, мне интересно. И сирень, словно почувствовав это, становится черной. Поначалу мне кажется - ваша белая блузка и почерневшая сирень - что весь мир стал черно-белым фильмом на моих уставших глазах, но это не так. Как всегда, ваши рыжие волосы выдают вас.
Тем временем, в квартире, за моей спиной, какой-то шум. Разговоры о музыке и о том, как падает свет. О Господи, как же мне все это надоело.
Итак, вернемся к тебе. На самом деле, я не успеваю задуматься о том, почему сирень так резко почернела, и кто мог отравить воду, потому что далее ты достаешь револьвер из заднего кармана брюк и кладешь его на подоконник затылком к себе. Что ж, это любопытно, и теперь ты расстегиваешь блузку. Я преступно оглядываюсь по сторонам, но это мое проклятое малодушие: улица пуста, и я один в комнате.
Расстегнув пуговицы, ты берешь револьвер в ладонь левой руки. В этом движении я чувствую неуверенность, но от этого ты кажешься еще более опасной. Неловким движением ты задеваешь вазу, и та падает вниз. Она разбивается на тротуаре, издавая глухой глиняный звук, который начисто лишен звона. Ты словно не замечаешь этого (равно как и случайного кота, пробегавшего через дорогу и едва не убитого осколками), и в этот момент тебя скорее интересует револьвер в твоей левой руке.
Тебе холодно. Секунду назад ты сбросила блузку на пол, и ты дрожишь. На улице конец февраля, а ты совершенно голой стоишь у окна. Наши взгляды впервые встречаются, и я знаю, что могу остановить все это. Один я. И больше нет сомнений в том, что ты действительно собираешься выстрелить. Я хочу крикнуть тебе, что "все, снято". Но мой голос мертв, он лишен звука, словно все это дурацкий сон. И камера по-прежнему работает, и где-то на заднем плане играет "Рапсодия в голубых тонах". Мелодия Гершвина так не подходит для этой сцены, и тогда за моей спиной снова какой-то шум. И я наконец оборачиваюсь.
Теперь я вновь увлечен - то ли выстрелом, то ли резким щелчком выключенной камеры.
