Берет и сигарета. Так я тебя запомню. Нет, пожалуй, еще дым вокруг твоего лица, как извращенный лик святой. Когда ты курила, то мышцы лица были расслаблены, а скулы неподвижны. Порой мне казалось, что все время ты курила одну и ту же сигарету. Сигарета была наполнена воском. Она шла тебе. И шел берет, черный, совсем уже не новый, приспущенный на лоб. Наверное, такие береты носили в послевоенной Франции. Правда, ни ты, ни я там никогда не были.
Именно такой я увидел тебя впервые. Ты пришла с подругой и села напротив. Заказала воду и сделала один глоток. Закурила. Ты почти все время молчала, и лишь изредка улыбалась, как-то невпопад. Я смотрел на тебя сквозь дымку или дым белого вина и сигарет, и от этого ты немного напоминала Еву с картины Хаима Сутина. Тот же взгляд. Усталый, кривой, слегка тягучий. В конце вечера я предложил тебе пройтись, и ты сказала, что не против.
Я часто пытаюсь вспомнить, о чем мы говорили по дороге домой, в тот самый первый раз, но в голову лезут одни фонари, дома и лужи. Тогда я начинаю думать, что мы молчали.
Ты привела меня к себе домой. Так, словно это было естественно: привести меня к себе домой после первой встречи. Ты согрела мне чай в холодной квартире, которую снимала в то время, и несколько раз спросила, не нужен ли мне сахар. Сахар?.. Я смотрел по сторонам и видел стены, увешанные плакатами и портретами балерин. Их имена мне ни о чем не говорили, но твое предыхание заставляло вспомнить то, чего я никогда не знал.
Оказалось, ты любила танцевать. Когда разговор касался танцев, тонкая вена твоего виска начинала трепыхать нервом и скрытым желанием. Что это был за нерв, что это было за желание - мне еще только предстояло узнать. Но как и все люди, которых я любил в разные периоды своей жизни, ты была одержима. Ты понимала, что нет смысла делать то, что может прервать смерть, одиночество или детская коляска в коридоре. И я был первым, кто тебе поверил.
Невозможно забыть вино, которое пьешь впервые на холодном балконе. Пино нуар из глубин деревянного шкафа, который достался тебе от твоей хозяйки. Седой, безнадежно незамужней женщины, истерически томной, которую я видел лишь раз или два, но которая могла позвонить тебе среди ночи и спросить, все ли в порядке. Ночной холод конца апреля клонил ко сну и не давал опьянеть, а ты говорила мне о болезненной американской девочке, которая стала однажды великой балериной... Многое забылось, но я помню балкон. Вино. Берет. Сигарету. И то, что на полу квартиры лежал "Таинственный остров" Жюля Верна, и я едва не споткнулся о твою любимую книгу, когда выходил от тебя уже далеко после полуночи.
Мы придумали целую историю. Это был риск, но только чем мы рисковали? Ты поступила в бальную школу, и начались бесконечные занятия, которые отбирали силы, нервы и время. Правда, мы ни на секунду не сомневались, что это стоило наших усилий. Моих, писательских, но также и твоих. Я помню запах сирени, свисавшей из окон улицы, по которой поздно вечером мы возвращались домой в начале июня. Ты курила, и я почему-то боялся того, что запах сигареты (твоей вечной сигареты) не позволит тебе насладиться запахом цветов из белой вазы, которая в любой момент могла с треском упасть на тротуар.
В свободные вечера мы ходили на балет (ты шептала мне каждое движение балерины, как удачное, так и полный провал) или пили кофе у тебя дома. Твой кофе был черным и невкусным, но однажды я так привык к нему, что как-то раз, в одной из кофеен города, отчитал милую девушку за излишне слабый вкус.
После окончания бальной школы ты стала работать в театре. Поначалу заменяла опытных балерин (а я писал, да, я все время писал; злился, переписывал, начинал курить), но однажды, когда одна из балерин сильно заболела, ты оказалась первым именем в буклете, который я купил перед выступлением. Я перечитал его несколько раз и даже повесил его среди постеров и плакатов на одной из стен твоей квартиры. Там, где вскоре появятся твои фотографии. Придуманные мной. Сделанные в жарком и тесном офисе, где ты работала.
Я помню то, как встречал тебя после вечерних спектаклей. Ты появлялась в дверях служебного входа, вместе с балеринами и театральной массовкой. Я помню черный берет на фоне яркого света за твоей спиной. Я помню сигарету. Я помню мое волнение и мои цветы. Казалось, ты ничем не отличалась от балерин, которые шли рядом, деликатно перебирая неуклюжими ногами, и не так просто было поверить в то, что утром, до работы, я садился за стол и писал наш новый день.
Но потом случился этот балкон, это окно. И эта невидимая легкость прыжка, которой не было ни в одном из моих рассказов. Утром, по дороге на работу, я прочитал об этом в вагоне метро. О том... да, черт возьми, о том, что балерина выпрыгнула из балкона своей квартиры. Еще они писали что-то о депрессии и старых проблемах со здоровьем, которые якобы у тебя были... К тому времени мы оба много работали и виделись только изредка. Мужчина, читавший мою газету у меня за плечом, тяжело вздохнул.
А через день случились они. Лужи. Я всегда думал, что лужи бывают только в фильмах. И дождь, и мрачное скопление черных зонтов. И кто-то говорит слова. И девушка, не раз выходившая из театра вместе с тобой. И сигарета. И берет. Но люди расходятся, и я вдруг понимаю, сейчас, впервые, что это действительно происходит. Уже случилось. И "Таинственный остров". И пино нуар. И холодный балкон. И ваза с цветами. И берет. И сигарета. И черный кофе, от которого пересыхало горло.
