Сквозь капельки пота и густую челку, которая продолжала царапать ее лицо, она заметила старый потрескавшийся фонтан. Такой же бессмысленный, как ее мучения. Издалека ей казалось (и не было желания подходить и заглядывать внутрь), что на дне фонтана лежат десятки или даже сотни сломанных игрушек.
Затем появился итальянец. Или нет. Позже.
Сначала они с подругой пришли в центр проката, и парень пристально, по-итальянски на нее посмотрел. Она хорошо знала этот взгляд и замечала его всю последнюю неделю. Он указал на велосипед бордового цвета ('сherry bike') и сказал, что его двенадцатилетняя сестра научилась кататься именно на нем. Должно быть, он соврал, или они попросту не разобрали его жуткий акцент; итальянцы говорят по-английски так, словно им наплевать, поймешь ты их или нет.
Затем подруга сказала что-то необязательное (тебе девятнадцать, а ты все еще не умеешь), они разругались, и теперь она осталась одна. Как ребенок в огромном, пустом доме. На окраине Сиены. И у нее ничего не получалось. Капельки пота безобразно стекали с ресниц, и ей хотелось закричать от этих бесконечных мучений. А еще от боли, которой не было.
Она ставила правую ногу на дальнюю педаль, после чего запрыгивала на сиденье. Затем она пыталась поймать другой ногой левую педаль. Это удавалось сделать лишь изредка. Далее велосипед падал вниз (как правило, на правую сторону), и она отпрыгивала в самый последний момент. Однажды она сумела-таки проехать три метра, но, как говорят некоторые ученые, есть минимальная вероятность того, что все атомы в скульптуре Давида качнутся в одну сторону, и ветхозаветный царь помашет тебе рукой. Правда, она не падала. Инстинкт срабатывал безотказно, хотя белые кроссовки несколько раз болезненно ковыряли дорожную пыль.
Она заметила его в тот момент, когда больше всего на свете хотелось разломать велосипед на части и выкинуть в фонтан, и где, черт возьми, была ее подруга.
Идеально выточенный пиджак черного цвета, который в жаркой Тоскане носили к месту и не к месту. Смуглые морщины. Медленная сигарета, которая незаметно растворялась в прожженных никотином пальцах. Взгляд. И, конечно, велосипед. Эта удивительная способность итальянцев придавать стиль вещам, в которых стиля быть не могло. Она даже подумала, что если бы парень в месте проката выбрал для нее именно этот велосипед, она бы научилась кататься в две секунды, и левая нога без труда находила бы свою педаль. Темно-синий, с изогнутой стальной рамой, с самыми круглыми колесами в мире, его хотелось принести в свой дом и сделать частью потолка или стены.
Он подошел к ней и оживленно заговорил. Она сказала, что не понимает, зачем-то по-французски. Должно быть, ему было лет шестьдесят, но ей нравилось его дыхание. Это был запах никотина, втоптанный в морской песок, ваниль и тосканские виноградники. Он опустил ладонь на ее плечо и передал руль своего велосипеда (его ладонь была теплой, уверенной, и немного напоминала руку ее отца). Затем он увел бордовый велосипед к бортику фонтана и что-то сказал.
На этот раз она поняла. Он сказал ей идти вперед, по засохшей тропинке в дальний конец аллеи. Она обхватила руль обеими руками и пошла вперед, украдкой замечая, что он идет по другой стороне велосипеда. После того, как они добрались до конца тропинки, они развернулись и направились назад. Постепенно она будет замечать, как уверенность его движений начнет передаваться ей. Колеса будут катиться ровно и перестанут подпрыгивать даже в тех местах, где плитка оборвется или ударится о редкую траву.
В голове проносились вопросы, прерванные лишь его дыханием. Он давно стоял здесь и наблюдал за ней? Он хотел научить ее кататься на велосипеде? Все ли она делает правильно?
Это продолжалось несколько минут, после чего итальянец пригласил ее сесть на велосипед. Причем удивительным было даже не само предложение, но скорее то, что она без труда поняла его. Он говорил с ней причудливым сочетанием взгляда, дыхания, слов. Она была ребенком в этом мире заброшенных аллей и полуразрушенных фонтанов, и ей так не хотелось его разочаровать.
Она поставила ногу на правую педаль и попыталась перенести центр тяжести, чтобы найти баланс и, возможно, проехать несколько метров вперед. Медленно. Чтобы он не отпускал ее. Но он дал понять, что этого не случится, и после нескольких манипуляций она поняла наконец, чего он хочет. Он хотел, чтобы она свесила ноги в его сторону и ни о чем не думала. Он все сделает сам. И вот он уже начинает вести велосипед вперед, в дальний конец аллеи...
Было удобно сидеть и не прилагать при этом никаких усилий, но только она не могла избавиться от жары и напряжения внутри. Ее волосы намокли, набрались тяжести, и так удивительно было замечать его полное спокойствие в те моменты, когда она решалась-таки посмотреть на него. Итальянец напевал какую-то песню и, казалось, не собирался ничего менять. Еще пять минут назад ей казалось, что совсем скоро он скажет ей пробовать кататься самой, но он только пел свою тихую итальянскую песню и немного очевидно, немного недосказанно смотрел на нее.
В какой-то момент ей самой хотелось заговорить с ним, на любом языке мира. Сказать, что настало время, и она должна попробовать сама. Но все-таки не решилась, и даже мысль о подруге и ее последних словах не заставила ее произнести ни слова (кроме редких, отрывистых стонов извинения, когда колесо немного застревало или проседало в песке, и она думала, что это ее вина). А в остальном тосканский полдень, тишина и мелодия из старого итальянского фильма. И вот постепенно тревога отходила, растворялась в легком скрипе велосипедных колес, и она начинала привыкать к процессу. А однажды перестала держать руль и скрестила руки у себя на груди.
И лишь когда он в очередной раз развернул велосипед и покатил его в обратную сторону, она поняла, что ничего не изменится. Поняла, что ему просто нравилось делать это. Быть здесь, смотреть на загорелый профиль девушки и катать ее по заброшенной аллее на окраине Сиены, с одного конца на другой. До бесконечности или, по крайней мере, до того момента, пока не появятся люди или не пойдет дождь.
Но поскольку дождей в Тоскане не бывает, особенно в середине августа, через полчаса в конце аллее появились люди. Это были дети, мальчик и девочка, которые заставили итальянца сначала перестать петь, а затем и вовсе остановить велосипед. Похоже, дети узнали его, и вот он поспешно сказал ей 'grazie', и она так же поспешно спрыгнула с велосипеда. Впервые за все это время она заметила в нем некоторое смущение, которое, правда, исчезло в тот момент, когда он подъехал к детям и обнял их. Ей казалось, что за всю жизнь она не видела ничего более естественного, ничего более гармоничного, чем вид итальянской семьи, скрывающейся за деревьями в конце аллеи.
Она медленно, немного покачиваясь подошла к фонтану и заглянула внутрь. Заметила, что на дне все же скопилось немного влаги, и, ничего об этом не подумав, начала уводить велосипед в противоположный конец аллеи.
Чтобы скорей вернуться в отель, где ее уже будет ждать подруга, с которой они обнимутся, и которой она пообещает не ссориться до конца путешествия. А завтра, во Флоренции, они возьмут напрокат велосипеды и отправятся в случайный парк, который попадется им на глаза. И она вдруг поймет, что руки держат руль, а ноги вращают педали, и восторженная подруга будет кричать ей вслед, и велосипед будет нести ее куда-то вперед, и миллионы курящих итальянцев будут провожать ее восхищенным взглядом.
