ВСТРЕЧА

Вокруг было невероятно шумно. На платформе стояли сотни две женщин, громко и отчаянно стенавших своими томными, горячими слезами. Некоторые держали за руку дочь или сына (некоторые обоих), говорили им что-то ободряющее, что-то полное нежности и неясной надежды. Говорили громко, потому что в те минуты говорили вокруг все. Говорили, сооружая несвязным хором своих голосов какую-то могучую глухую стену. Но ни одна из женщин, ожидавших в тот вечер поезд, даже не догадывалась о существовании этой стены. Ведь каждая думала о своем муже, каждая со жгучим нетерпением ожидала такой волнительный, такой тревожный, но такой вожделенный рокот. Но и теперь, и без него грудь разрывалась от стона, сухого, пылающего стона.

Встав на носки, она с все нарастающим беспокойством глядела поверх бесконечных женских голов, аккуратно причесанных и уложенных. Иногда ее взгляд спускался немного вниз, и тогда она видела красивые нарядные платья, видела мокрые платки, зажатые в дрожащих руках. Сколько им? Двадцать, двадцать пять, тридцать? Ей было двадцать шесть. Ей было двадцать шесть, и она тоже ожидала прибытия поезда. Она уже ощущала внутри себя какой-то новый, неопределенный порыв, совсем, нет, совсем не похожий на тот порыв ветра, который все время чувствовался здесь, на этой кишащей ожиданием платформе.

Поезд все не показывался. Напряжение начинало неприятно разъедать ее огромные голубые глаза, почти безотрывно глядевшие в ту сторону, откуда он должен был появиться.

Постоянные порывы ветра могла принести уже начавшаяся осень. Повсюду были развешены охваченные пламенем листья, яркие, но вполне обыденные и всеми любимые. У внимательного жителя города, гулявшего по знакомым улицам, создавалось впечатление, что ветви деревьев буквально ломились от этой ослепительной пестроты, которую по воле природы им было суждено призреть. И действительно, иные порывы вместе с листьями сбрасывали на размякший от частых дождей асфальт огромные, еще не раздевшиеся донага ветви. Часто под ногами и колесами раздавался звонкий треск сучьев. Но чаще все же слетали листья, огненно-красные, желтые, бурые, еще совсем зеленые. Листья обнажали причудливую, необузданную, непонятную глазу даже внимательного горожанина целомудренность. Ветер был неумолим. Не трогал он лишь некоторые старые, а также заболевшие деревья. Но не только их. Даже самый могучий ветряной поток всегда обходил стороной безлиственные, ущербного вида одиночки, сумевшие сохранить что-то важное, что-то, что самим своим существованием издевалось над ним, что-то, чем он пытался наделить все остальные деревья, готовя их к мертвому сезону. Но тщетно. И поздно.

- Ну-ну, потерпи еще немного. Господи, он сейчас будет здесь! Любимый!.. – И слова вновь обрывались стоном, сухим, но не бесследным: он оставлял после себя влажные пятна на платке, нервно сжатом в кулаке.             

Со вчерашнего вечера, после неожиданного сообщения по радио, город не знал покоя. Сегодня немногие смогли дождаться конца рабочего дня. Но их понимали и давали разрешение уйти на час, полчаса раньше. Их понимали: они ждали несколько лет. И вот, понятые, они в возбуждении бежали в магазины, забирали детей из школ и детских садов, затем, вконец запыхавшиеся, вбегали в дом и начинали заниматься приготовлениями. Каждая думала о встрече с любимым, каждая верила, что эта встреча будет. Все указывало на то, что сегодня был особый день: сегодня в домах воцарялись необыкновенный порядок и чистота, сегодня готовилась лучшая еда, сегодня стлались самые лучшие, самые белоснежные скатерти, сегодня отряхивались от пыли самые дорогие платья, делались самые отменные прически, сегодня был... сегодня был самый прекрасный день! Это был день, в который мужья возвращались домой.

Но он не был ее мужем. Теперь, стоя на этой отравленной эмоциями платформе, она впервые за все время осознала: они никогда об этом не думали. Никогда. Нет, он не был и никогда не будет ее мужем! Даже если она увидит его сегодня вечером выходящим из вагона поезда...

И вдруг томление вокруг нее куда-то стремительно исчезло, и платформа наполнилась суетой и возбуждением.

«Едет, неужели едет!?»

В следующую секунду она уже видела поезд. Он был совсем близко. Выпуская плотные клубы дыма, которые еще не скоро растворялись в воздухе, он шипел и невероятно пронзительно гудел. Она в смятении вжалась в то место, на котором стояла. Она потеряла себя в сумбурном потоке движения, ополчившемся, казалось, не только на ее тело, но и на все ее существо. Нет, конечно, она выдержит, она встретит его, она преодолеет. Она сможет, она уже преодолела. И она с гордостью, с наигранной, несуразной – как показалось бы любому – гордостью глядела перед собой. Своими огромными голубыми глаза, казалось, так много в себя вмещавшими.

Любовь рвалась вперед, страсть наступала на пятки. Поезд был уже так близко, что можно было без труда разглядеть лица многих возвращавшихся. Слезами и криком наполнялся воздух, если они узнавали друг друга. И тогда еще не обретшие (и, быть может, уже никогда, никогда...) двигались быстрее, глаза отчаяннее пробегали по ничего не значащим, бесцветным лицам. Тем временем поезд остановился, и, казалось, платформа начинала трещать от этого груза человеческих эмоций. Страсть рвалась вперед, любовь наступала на пятки.

Одинокий взгляд, он глядел, как они жадно сходили с поезда.

Пытаясь пройти сквозь толпу, она внимательно вглядывалась туда, где, как ей казалось, он должен был ожидать ее. Но всякий раз она натыкалась на бесчисленные объятия и поцелуи, натыкалась также на тех, кто пребывал в растерянности – том спокойствии, что граничит с истерикой. Но она все же шла, прорываясь к тому месту, где верила, знала, они встретятся... Ей казалось, что все это напоминало паутину, странную, бессмысленную паутину, где кроме жертв, не было ни одного паука... Еще немного - и она могла быть заключена в объятия двух встретившихся любовников, сомкнувшихся грудьми прямо перед ней. Быть поглощенной их страстью, чьей искренности она так боялась...

- Худой, худой! Какой же ты стал худой! Любимый, как же я ждала тебя!..               

- Теперь, теперь все будет...

И она бежала дальше, мимо тысяч и тысяч слез, мимо тысяч и тысяч...

- Что с твоим глазом? Господи, ответь, что с твоим...

- Как девочки, как сын? Вы получали мои письма? Я слал их сотнями...

- Дождалась, все-таки дождалась...

- Дорогая...

- Любимый...

- Милая...

Ей казалось, она была так далеко, так бесконечно далеко от того места, где... Но безумолчный порыв ветра сорвал с ее мыслей окончание.

Вначале все было настолько беспорядочным, что ей приходилось прилагать огромные усилия, чтобы хоть немного продвинуться вперед. Но вот все начинало понемногу проясняться: встретившихся становилось все больше, потому те, кто все еще искал, реже преграждали ей путь.

...И вот в один момент она остановилась, прекратила движение: он был рядом. Такие же огромные, глубокие глаза. Их взгляды нашли друг друга посреди этого страшного поля, настоящего поля битвы, полного полыхающих костров, победителей и побежденных, раненых и волей случая уцелевших. Эти глаза должны были встретиться. Была в этих глазах какая-то важная, сложная тайна. Старая и, казалось, не знающая разгадки. Но почему-то казалось, что тайна эта всегда была в безопасности (вероятно, самая ужасная для нее участь).

Их бледные холодные руки были крепко сцеплены, их взгляды, казалось, шептали молитвы, неслышные, но понятные им обоим. Их губы дрожали в неясных терзаниях, их глаза снова жили в глазах друг друга.

Вокруг радость существовала бок о бок с отчаянием, плач со смехом. Плач и смех, как, в сущности, они одинаковы. Не похожи – одинаковы. Или, если не одинаковы, то уж, по крайней мере, ничем не отличаются. Их отличают лишь те безобразные условности природы, которые образовываются вокруг них: смерть, рождество...

Понемногу шумные группы, словно кровоточившие весельем, расходились по своим радостным праздничным домам. Всюду слышались удалявшиеся голоса:

- Боже, как же я по тебе скучал! Но теперь ты моя, только моя. Ты не представляешь, как долго я этого ждал...

- Представляешь ли ты, сколько ждала я!..

- Как же давно я не ел дома!..

- Я приготовила твои любимые...

Смех, горький смех оставляли их спины тем, кто в немой истерике оставался стоять на пустеющей платформе. Те, кто пытался с ними заговорить, прогонялись прочь жутким, бескровным молчанием. Их нельзя было успокоить: у них отобрали последнее, им не оставили ничего. Но они были еще бессильны до конца осознать это. Некоторые сдавленно ходили по обезлюдевшей платформе, словно все еще пытаясь там что-то найти, некоторые замерли в упрямом ожидании.

И где-то вдалеке все еще слышалось:

- Дорогой...

- Любимая...

И они стали убегать. Нежно сжав пальцы друг друга. Они оба знали куда.

Да, да, они оба хорошо знали куда. Но не домой, нет, казалось, у них вовсе не было дома. Нет, у них не было того, что те, другие, называют этим коротким словом.

Тогда куда же уносили их горячие густые дыхания, слившиеся, как и их руки, воедино?

«Сюда, сюда!» - звучали сквозь расстилавшиеся сумерки приветливые голоса широких улиц и красочных аллей. Но словно нарочно они выбирали самые глухие, самые забытые закоулки, веявшие запущенностью и безразличием.

Бег все дальше уносил их от так много пережившего, так много в себя вместившего в этот вечер города. Но уже завтра утром кто-то, кто сидит за дальним концом стола, решающим движением раскроет карты, и тогда все узнают расклад. Каждый обретет свое место. Новое ли, старое ли.

Но вот их шаг замедлился, вот их дыхание застучало в более размеренном ритме. И старый дико растущий сад впустил их в свои темные заросли. Неугомонный осенний ветер, уже здесь продолжавший свой гулкий шелест, нисколько их не угнетал, так как они были здесь в поисках тишины. В поисках спокойствия.

Не выпуская рук друг друга, они шли вперед. Они никуда не сворачивали, так как тропинка была одна. Но даже она, одна, не помешала бы почувствовать, насколько хорошо они знали это место. Под ногами мягко, трепетно шуршали опавшие листья, всюду слышалось движение деревьев и кустов. И как же, как же глупо звучали бы голоса, раздайся они здесь!

Они даже не смотрели друг на друга. Они жадно смотрели вокруг себя, смотрели на цвета и звуки, не пропуская, казалось, ничего: ни единого обрывка, ни единого клочка. И они дышали, старательно дышали причудливыми ароматами, висевшими в воздухе, как тяжелые грозди. Дышали, проводя через друг друга, - через скрепленные руки друг друга.

И он думал о ней. А она думала о нем. И ей представлялось, как далеко, как бесконечно далеко они были от того места, где... Но ветер вновь нагнал ее, вновь вырвал у нее окончание, и был готов унести его далеко, куда-то бесконечно далеко. Но на этот раз неугомонный порыв немного задержался: на этот раз он что-то принес с собой. Что-то очень важное: какое-то неожиданное откровение, разгадку какой-то тайны. Он шептал что-то о двух силуэтах, одиноко бродивших по старому заброшенному саду. Он шептал... он весело шептал, что они... они... глухонемые.  

  

август, 2006