РАПСОДИЯ В ГОЛУБЫХ ТОНАХ

Я вижу вас. Вы в окне дома напротив. Еще мгновение назад вас не было, вы не существовали вовсе, и вот теперь вы здесь. Вы живы. И вы поправляете голубые шторы легким движением кончиков пальцев. Так, словно поправляете прядь волос. Дальше вы уходите вглубь комнаты, чтобы вернуться со стаканом воды. Вы подносите его к губам. Это особый стакан: пыльный, граненый. Стакан из прошлого. В последний момент по вашему лицу пробегает морщина неуверенности, и вы решаете не пить воду. Должно быть, она слишком теплая. Или холодная. По крайней мере, отчего-то я не верю, что вода отравлена. 

Ваш взгляд падает на белую сирень, которая стоит тут же, на подоконнике. Белая сирень в конце февраля? Это так странно, и что-то подсказывает мне, что цветы искусственные. Но вы долго и с какой-то особой задумчивостью начинаете их поливать. Я увлечен. Признаюсь - я увлечен! Черт возьми, мне интересно. И сирень, словно почувствовав это, становится черной. Поначалу мне кажется - ваша белая блузка и почерневшая сирень - что весь мир стал черно-белым фильмом на моих уставших глазах, но это не так. Как всегда, ваши рыжие волосы выдают вас.

Тем временем, в квартире, за моей спиной, какой-то шум. Разговоры о музыке и о том, как падает свет. О Господи, как же мне все это надоело.

Итак, вернемся к тебе. На самом деле, я не успеваю задуматься о том, почему сирень так резко почернела, и кто мог отравить воду, потому что далее ты достаешь револьвер из заднего кармана брюк и кладешь его на подоконник затылком к себе. Что ж, это любопытно, и теперь ты расстегиваешь блузку. Я преступно оглядываюсь по сторонам, но это мое проклятое малодушие: улица пуста, и я один в комнате.   

Расстегнув пуговицы, ты берешь револьвер в ладонь левой руки. В этом движении я чувствую неуверенность, но от этого ты кажешься еще более опасной. Неловким движением ты задеваешь вазу, и та падает вниз. Она разбивается на тротуаре, издавая глухой глиняный звук, который начисто лишен звона. Ты словно не замечаешь этого (равно как и случайного кота, пробегавшего через дорогу и едва не убитого осколками), и в этот момент тебя скорее интересует револьвер в твоей левой руке. 

Тебе холодно. Секунду назад ты сбросила блузку на пол, и ты дрожишь. На улице конец февраля, а ты совершенно голой стоишь у окна. Наши взгляды впервые встречаются, и я знаю, что могу остановить все это. Один я. И больше нет сомнений в том, что ты действительно собираешься выстрелить. Я хочу крикнуть тебе, что "все, снято". Но мой голос мертв, он лишен звука, словно все это дурацкий сон. И камера по-прежнему работает, и где-то на заднем плане играет "Рапсодия в голубых тонах". Мелодия Гершвина так не подходит для этой сцены, и тогда за моей спиной снова какой-то шум. И я наконец оборачиваюсь. 

Теперь я вновь увлечен - то ли выстрелом, то ли резким щелчком выключенной камеры.

КВАДРО ФЛАМЕНКО

Он едва видел буквы. А я едва видел его. Не потому, что свет в поезде внезапно гас или вокруг было слишком много людей. Нет. Просто лицо его было тщательно скрыто книгой, которую он читал. Но это было особенное лицо. Мне удавалось разглядеть его в те моменты, когда он заходил в последний вагон поезда в своем рабочем комбинезоне и садился напротив меня. Восемь или девять секунд, за которые я должен был его запомнить. 

Густые седые волосы, беспорядочно длинные, осторожно окружавшие его лицо. Длинное лицо музыканта, не знавшего ни нот, ни аккордов. Во взгляде был вопрос, важный и в то же время трогательный, как в последнем эпизоде фильма "Кофе и сигареты", когда один из персонажей начинает слышать мелодию Густава Малера. Кажется, он тоже слышал Малера, все время, сам, возможно, не подозревая этого. Было приятно смотреть на это лицо, доброе и вместе с тем измученное работой. Которой в другом мире, в другой жизни, просто не должно было быть.
  
А должна была быть эта книга в старой темно-синей обложке, которую он так близко подносил к своему лицу. Так, что я мог видеть лишь его седые волосы, синий комбинезон, черные туфли (безобразно стоптанные временем) и черную тканевую сумку на плече. Буквы на книге давно выцвели, и теперь можно было только догадываться о том, что он читал все это время.

Я разглядел их только вчера, и был в равной степени удивлен и счастлив их видеть. Он читал биографию Пикассо, одно из тех старых изданий, которые так трудно упустить в случайном магазине подержанных книг. И видел я его лишь раз в жизни - как раз вчера, когда ехал домой. И он проехал три остановки, в своем синем рабочем комбинезоне, с неслышимой музыкой Малера за черным, однообразным окном поезда. 

И потеряв его из виду, я вдруг задумался о "Квадро Фламенко". Том неудачном дягилевском балете Пабло Пикассо, который исчез сразу после своего появления.  

DOMESTIC LIFE

In life?

You always have to go forwards, never backwards. And so they were both falling down, a simultaneous free fall that lasted ages. At first, there was a short lovers' fall which dropped them from the ceiling to the unmade bed. It took seconds to complete. By the end of it, they were both melting away in each other's arms. Kissing, caressing, making love. They thought that would be it, really, as this was by far the sweetest thing that had ever happened to either of them. However, it was just the beginning as next they fell through the bed that was in fact filled with a million little cracks a naked eye could never notice.  

Falling through the wooden boards of the floor, they looked like party-goers, either drunk or naked, at the end of a long night. Like Irish dancers betrayed by the feet. And they kept on falling, somewhat ironically, as their fall had to be broken by the wet soil and the bones of the dead. 

Well, not so fast. Because it so happened that they found themselves hanging upside down from a cloud in an overcast sky. And so like a million black suited gentlemen from a painting by Rene Magritte, they rained down upon the city. Swirling in the wind and shocking random citizens wandering along the pavements, lost and found. Barely missing the wild disarray of electric wires that could roast them in a second. Until a house appeared and they fell through the roof that caught them by the concrete block of the ceiling. 

Underneath, at the bottom of the room, there was a bed. The bed was done. Covered with blankets, cold, a hospital bed in all but appearance. And she looked at him and he looked at her and they both wondered if it was worth it anymore. In a life never lived backwards.