Мы стояли у моря, путаясь ногами в песке. Мы почти не разговаривали - все молчали и ковыряли глазами рыхлую тину, выброшенную на пляж. Наверное, прощались. Вокруг бегали дети, и становилось не по себе оттого, что они могли услышать наше молчание. Я пытался молчать как можно тише, но ты не могла так. Ты молчала изо всех сил, так, что пробегавшая мимо собака остановилась и начала лаять. Вчера мы рассмеялись бы от абсурдности момента, но сегодня мне захотелось броситься на этого проклятого ретривера и разорвать его на части. Правда, руки прятались в глубоких карманах пальто, и февральский воздух не давал расслабиться. В какой-то момент я нащупал билеты в кино. Это были старые билеты, в них больше не было смысла. Вероятно, они что-то значили однажды, а иначе зачем было хранить их в кармане зимнего пальто? Но теперь, и особенно после того, что случилось утром, они годились на один только болезненный приступ ностальгии. Мы стояли на берегу моря, ощущали наступление вечера и злобное дыхание собаки. Но вот наконец какой-то ребенок бросил фрисби в сторону моря, и ретривер унесся прочь. Наверное, навсегда.
Молчание длилось так долго, что от любого слова могли лопнуть барабанные перепонки не только у нас, но и у стаи чаек, что начинали кружить над нами. Так занимался вечер над морем - с чайками, с собачьим лаем, с молчанием двух людей. Еще утром все было по-другому, и ты подарила мне эту черную шляпу, которую мы увидели на витрине магазина полгода назад. Сегодня утром все это напомнило мне старый голливудский фильм с Кэри Грантом, про жену епископа и рождественского ангела. Нет, разумеется, мне не нужна была шляпа так сильно, как героине фильма, однако я все же рад был увидеть ее сегодня в твоих руках. И даже надеть ее, на глазах у любопытствующих прохожих, которые ничего не замечали и в то же время готовы были рассмотреть любую мелочь, если она выбивалась из привычного городского порядка.
Удивительно, что я все еще стоял в этой шляпе перед тобой и целым пляжем. Я даже подумал теперь, что вовсе не наше молчание, а именно она, эта шляпа, вызвала такую бурную реакцию собаки. Шляпа волшебника - так ты назвала ее утром, когда мы вышли из магазина, и я обернулся. Ты умела произносить заклинания. Однажды, когда ты подарила мне зонт, самый обычный зонт черного цвета, ты сказала, что это особенный зонт. Что он никогда не сломается, и ни одна спица не порвет связок под его черным куполом. Он и правда оказался особенным, этот зонт, а ведь мы так часто гуляли под иссиня-черным морским ветром, когда очки слетали с лица, и приходилось рыться в песке, чтобы достать их среди раковин и камней. И все же он не порвался. Он исчез, в тот весенний день, когда я оставил его на крыльце кинотеатра, а затем выглянуло солнце и мы разговорились. Я часто думаю про этот зонт, и представляю, как он ломается при первом встречном ветре в руках случайного прохожего, который не услышал твоего заклинания.
Итак, сегодня утром (все это проносилось теперь в моей голове, пока мы стояли на пляже) все было по-другому. Мы не молчали - мы говорили. Говорили не переставая, говорили о том, что пережили. Фильм, который мы только что посмотрели, понравился тебе, но не понравился мне, но разве могло это привести к дурацкому молчанию, от которого кричали собаки и сохло горло? Нет. Более того, под каким-то предлогом ты привела меня в магазин, а затем, когда мы вышли, я обернулся и увидел в твоих руках шляпу. "Шляпа волшебника", сказала ты и попросила рассказать волшебную историю. В этот момент я понял, что люблю тебя.
Тебе нравилась эта моя удивительная способность вытягивать истории из воздуха, из морской воды, из чашки зеленого чая. Пожалуй, ты была первой, кто научился ценить эту никчемную и в то же время любопытную особенность. Мы зашли в кафе, купили горячий шоколад, и я сказал, что в тот день наткнулся на незнакомое слово. Всякий раз, когда это происходило, я спрашивал взрослого. Как правило, маму или старшего брата. Однако рядом был только отец. Он курил трубку и осматривал удочку, пока я лежал в траве и читал книгу про американских индейцев.
"Папа, что такое реинкарнация?"
Я подумал теперь, что не нужно было надевать эту шляпу. Все ведь было кончено, и она вряд ли могла что-нибудь изменить. Однако я все же надел ее, когда собирался выходить, и в окне передавали сильный ветер, а может быть, сильный дождь.
Отец не ответил. Он только сказал собираться, и потому я спешно закрыл книгу и побежал за ним. Он всегда шел немного впереди, с удочкой и рюкзаком военного цвета, набитым червями, бутылками с водой и флягой с бесцветной жидкостью. Мы прошли через деревню, пересекли кукурузное поле и оказались у реки. В этот раз мы шли особенно долго, и яркое солнце било в голову, плавя волосы до густой боли и темных глаз. В какой-то момент мне даже показалось, что от жары все мое тело начало как будто оседать и... сокращаться. На коже появились какие-то зеленые пятна, словно разводы. "Папа!" закричал я. Он нехотя обернулся и не сказал ни слова. Тем временем, изменения начали происходить с моим лицом. Оно как будто начинало вытягиваться и все так же сокращаться. В какой-то момент я попытался привлечь внимание отца вопросом о рыбалке, однако он не услышал. Так, что мне пришлось оступиться и упасть в кусты чего-то острого и жгучего, что росло вдоль реки. И тогда он наконец обернулся. Я боялся, я ждал, что он побледнеет и подбежит ко мне. Что закричит о том, что со мной случилось что-то страшное, быть может, непоправимое. Однако отец попросил меня идти осторожнее, и невозмутимость в его голосе заставила меня забыть про горечь крапивы и подумать, что все это, конечно, жара или мое воспаленное воображение. Я положил на голову книгу про индейцев, зачем-то взятую с собой, и на какое-то время испытал долгожданное облегчение.
Тем временем, мы вышли из кафе и пошли через парк по направлению к твоему дому. Я придержал шляпу от встречного ветра и продолжал рассказ. Итак, мы шли дальше, однако со мной по-прежнему что-то происходило. Я старался не придавать этому значения, уверяя себя, что это солнечный удар или тяжелый запах речной тины, от которой с головой начинали происходить странные вещи. И все-таки... книга выпала из моих рук, потому что с пальцами что-то произошло, они как будто слились воедино и не могли больше удерживать предметы. Книга упала в траву, и я не стал поднимать ее. Одежда начинала морщиться на моем теле и опадать вниз, на землю. Да, то была жуткая трансформация, в этом больше не было сомнений, и теперь эта трансформация происходила еще быстрей, чем прежде. "Папа!" закричал я, и мой голос оказался сдавленным горячим воздухом, вырванным из слипшейся гортани. Таким голосом кричишь во сне, когда тебя преследуют, и нужно поскорей убежать прочь.
Я становился совершенно зеленым и каким-то скользким. Одежда болталась на мне как бесформенная штора или простыня, и совсем скоро она должна была упасть окончательно. Да, я становился меньше, и мне приходилось торопиться, уже совсем бежать, чтобы не отставать от отца. Он же, я заметил, бросил удочку в какие-то кусты и пошел дальше не сбавляя шаг. Я следовал за ним, потому что знал, что все, что происходит со мной, каким-то таинственным образом связано с отцом. "Папа", закричал я, уже совсем крошечное живое существо, с непропорционально длинным языком и с перепонками на конечностях. Я кричал на непонятном языке, суть которого, однако, хорошо понимал. "Папа, обернись! Посмотри на меня! Посмотри, во что я превратился!" Не оглядываясь, отец сказал не говорить глупостей, и бросил мне бутылку с водой. Я в последний момент увернулся, подумав, что бутылка вполне могла убить меня.
Но вот наконец мы пришли. Отец остановился и посмотрел на меня, и я увидел то, чего так боялся: ужас на его лице. Даже не ужас - полуобморок, мертвенную бледноту, шок. "Господи", прохрипел он. "Ты превратился в лягушку". Я попытался что-то сказать, но не смог. Слова застревали где-то внутри, и выходил, конечно, тот самый звук, какой издают эти страшные зеленые существа на берегу реки. И тогда он взял меня в руку и, поморщившись, выбросил в реку.
Когда я закончил рассказывать, мы дошли до твоей станции метро, чтобы попрощаться и, быть может, договориться о новой встрече. Ты рассмеялась. Этот смех - он и теперь в моей голове. Однако в тот момент мне захотелось самому убежать в прожорливый люк метро, чтобы эта наша встреча поскорей закончилась. Вероятно, ты заметила мое смущение и тот нерв, который был задет, и перестала смеяться. Ты сказала, что тебе понравилась история, и тебе хотелось узнать продолжение. Однако я сказал, что мне нужно бежать и мы сможем увидеться только вечером. В тот момент многое еще казалось возможным, потому что я не успел еще написать сообщение о том, что эта встреча будет последней. Ты убежала вниз метро, и порыв ветра, вызванный твоим поспешным бегом, едва не сорвал шляпу с моей головы. Я снял ее, когда возвращался домой. И зачем-то снова надел, за минуту до того, как вышел из дому.
"Почему ты не снимешь эту дурацкую вещь?" спросила ты наконец, прервав молчание. Однако я и теперь не сделал этого, и, словно разозлившись на это мое бездействие, ты развернулась и пошла в сторону от меня, по гальке и холодному песку, который трещал, как снег. Я же остался стоять, провожая твою спину до деревянных кабинок, рядом с которыми носились дети и бесконечные собаки. И только тогда, когда ты полностью пропала из виду, я высунул руки из карманов пальто и медленно опустился на песок. Снял шляпу и положил рядом. Подул горьковатый февральский ветер, и шляпу начало уносить в сторону моря. Тот самый ретривер побежал вслед за ней, полагая, наверное, что это мяч или фрисби. Мне было все равно, хотя хозяева начали переживать, и побежали вслед за собакой, которая в любой момент была готова броситься в море. Тем временем, я снял ботинки и носки, и пошел по пляжу босиком.
И тогда внезапно вернулся этот лай. Вокруг меня появились все эти собаки вместе с детьми и взрослыми, они смотрели на мои ноги и кричали, лаяли, бледнели, смеялись и тяжело дышали. И в то же время они не подходили ближе. Казалось, они все были страшно напуганы тем, что открылось им на пляже в один из обычных зимних дней. И тогда я решил подальше уйти от них, чтобы не беспокоить своим присутствием. Я решил уйти в сторону моря, где собирались птицы, и где холодные волны, возможно, могли дать мне временное облегчение.
