Мы подняли руки вверх в каком-то животном и полумистическом порыве. Мы не думали о последствиях. Мы прятались. Мы отчаянно пытались выжить. Отец с сыном. Пожилая пара. Группа студентов. Одинокий турист. Все мы подняли руки вверх в тот момент, когда паром проплывал под мостом и раздался этот страшный грохот, от которого лопались барабанные перепонки и сердечные клапаны. Инстинкт, ужас, животный рефлекс. Однако мост не обрушился на наши головы. Обрушился дождь, и кто-то, возможно, заплакал от счастья.
Дождь был такой, что зонт не имел смысла. Хотя у меня в общем-то его и не было. Это роднило меня с группой французских студентов, которые вскочили со своих мест и начали танцевать на палубе и выкрикивать что-то громкое и нецензурное на своем языке. В какой-то момент они довели себя до такого исступления, что один из них поскользнулся и едва не упал за борт. Остальные же пассажиры достали зонты и попытались дождаться берега. Должно быть, для них этот берег что-нибудь значил. Что ж, и они имели на него право. Возможно, это была их страна.
Грома не было. Не было молнии. Был один только дождь, и он бесконечными волнами стелил и пеленал все пространство вокруг нас. Я положил рюкзак на колени и наклонился вперед, чтобы спасти хоть что-нибудь из того, что спешно собрал в дорогу прошлой ночью. Однако дождь сочился отовсюду - казалось, я на треть состоял из него, равно как и все мои вещи, люди вокруг и этот проклятый паром. На берегу я с сожалением посмотрел вслед французским студентам, с визгом и знанием дела убегавшим на какую-то узкую улицу вдали от порта, и ощутил, что промок насквозь. Промок так сильно, что хотелось плакать. Вода набилась во все части моего тела, и хлюпанье кроссовок вызывало озноб. Не было смысла обходить лужи или прятаться в прибрежных кафе с бесконечно широкими светлыми окнами, и я решил отправиться на вокзал. Город встретил меня не так, как я этого хотел, и я решил уехать в тот же вечер. В конце концов, у меня не было конечной цели. Не было точки на карте, которая мерцала уютным отелем под названием "Пшеничная бухта" или горячим чаем с лимоном в теплой гостиной собственного дома.
На вокзале, у железнодорожных касс, я затаил дыхание и расстегнул молнию рюкзака. Рядом со мной образовалась лужа из дождевой воды, и мне зачем-то стало неловко под взглядами детей, оторвавшихся от своих экранов. Мой же телефон не включился вовсе, паспорт превратился в мягкий сверток слипшихся бумажных листков, и в какой-то момент я достал кошелек. Кошелек был последней надеждой на то, чтобы как-то спасти этот вечер. К счастью, купюры почти не пострадали, и мне не пришлось сушить их в сыром туалете автобусного вокзала. С сожалением осмотрев меня сквозь мутное вокзальное стекло, девушка согласилась продать билет на ближайший рейс. "Но только поторапливайтесь", сказала она. "Автобус отправляется через четыре минуты".
Не было ощущений хуже тех, что появились в приторно теплом салоне автобуса. Тело ныло от сырости и любого дуновения воздуха открытой двери или открытого окна. Между тем, дождь за окном продолжал пеленать окна автобуса, оставляя после себя непроглядную пузырчатую пленку. За окном было темно, и я смотрел на пролетавшие мимо тени деревьев и редких домов и не мог представить того мира, того часового пояса, той точки на карте, в которой находился. Меня не переставал бить озноб, и женщина справа подсела ближе к оконному стеклу, когда поняла, что края моя рубашки касаются ее пиджака. Она слушала музыку и читала что-то в телефоне, уютно зажавшись в угол. Мне же больше всего на свете хотелось снять с себя обувь и одежду и выбросить все это в окно, однако ничего запасного у меня не было. Я никогда не клал в рюкзак сверх того, что могло поместиться в гардеробном ящике художественного музея. Я путешествовал налегке.
Я сошел на первой же станции, так и не доехав до конечной точки. Дело в том, что в окне я увидел пригородную гостиницу с мягким светом на втором этаже. Она стояла в пятидесяти метрах от вокзала, вдали от дороги. Я попытался закрыть глаза и не придать этому значения, но как только представил небольшую комнату на втором этаже с постельным бельем, теплой едой и приглушенной лампой, я схватил рюкзак и выбежал из автобуса. Вызывая сочувственные взгляды пассажиров и изумленный взгляд водителя, спустившегося под навес покурить.
Дождь хлестал меня со всех сторон, однако мне уже было все равно. Я думал лишь о том, как скорее добраться до крыльца и переступить порог гостиницы. Впервые в моих движениях появился смысл, и я нажал на звонок. Дверь открыла женщина с теплыми голубыми глазами, поздоровалась и подвела меня к стойке регистрации. Точнее, это не была стойка регистрации в привычном смысле однообразных отелей со скучными названиями и безликими силуэтами туристов у лифта. Это была домашняя гостиница, милая и непринужденная. Тем временем, хозяйка говорила со мной про погоду (такого дождя не было несколько лет) и про то, не хочу ли я подняться в комнату на втором этаже. Так, словно комната в этой гостинице была всего одна. Я на всякий случай сказал, что не бронировал заранее и попал сюда случайно, на автобусе из столицы, но она, казалось, пропустила все это мимо ушей. Вместо этого она вписала мое имя в книгу с именами гостей и указала на лестницу на второй этаж. Я попросил ее не идти вместе со мной - сказал, что найду все сам. Лишь на самом верху лестницы я обернулся и спросил ее, не было ли сегодня гостей кроме меня. Она сказала, что я был практически единственным гостем. Меня немного смутил ее ответ, но я не хотел больше говорить. Я торопился попасть в свой номер.
Комната была ровно такой, какую я ожидал и о какой мечтал еще в автобусе. Возможно, еще на пароме, когда мы проехали мост и пошел этот страшный дождь. Кровать в углу, лампа, кресло, рабочий стол и свежее постельное белье. Первым делом я сбросил с себя всю одежду, стянул тяжелые кроссовки и вытер тело полотенцем. Открыл занавески и посмотрел на дождь за окном, который, казалось, не утихал. Я словно видел перед собой запотевшие стекла очков, в которые впервые в жизни приятно было смотреть. Сходив в душ, я оставил одежду и кроссовки сушиться у радиатора и вернулся в комнату в легком гостиничном халате. Я увидел на столике у кровати чашку чая с лимоном и кусок яблочного пирога. Вкус пирога напомнил мне полузабытый вкус детства, и на секунду к сердцу подступила тоска. Я отогнал ее старым журналом о местной кухне, который пролистал пока допивал чай.
Прислушался. В гостинице было тихо. Вот уже много лет я не доверял нижним этажам, где ты неизменно зависел от того, кто жил наверху и не переставал забивать гвозди и танцевать ночь напролет. Я любил мансарды. И все же это была огромная удача, что верхняя комната была пуста, и в гостинице не было никакого шума. Вероятно, все остальные гости уже спали или читали старые детективные романы в креслах и кроватях. Лишь однажды мне показалось, что вдали смеются дети, однако это мог быть свист ветра, обступившего гостиницу как старинный замок из книги Эдгара По.
Засыпая, я спросил себя, почему хозяйка ничего не сказала о деньгах, однако спать хотелось так сильно, что я отогнал от себя ненужные мысли и уснул. В окна по-прежнему стучали порывы ветра, бил дождь, а я засыпал в глубине кровати, накрывшись с головой под одеялом и представляя пшеничные поля вокруг гостиницы. Представляя холодный железный мост, под котором проплывал сегодняшний паром. Представляя то, как проснусь завтра утром и пойду гулять по незнакомым местам, которые запомнятся мне до конца моих дней. Представляя утро. Представляя вечную субботу, которая наступит завтра.
Я проснулся после девяти и пролежал в кровати еще полчаса, вслушиваясь в звуки дома. Внизу была приятная суета, ради которой и ценишь раннее гостиничное утро. Я встал, открыл занавески и увидел ясное солнце, которое заставило меня поскорее закрыть глаза. Страшно хотелось есть, потому я оделся и сбежал вниз по лестнице. На кухне меня ждал завтрак, и хозяйка гостиницы приветливо поздоровалась и спросила, что я предпочитаю, липовый мед или черничное варенье. Я сказал, что мед, и уточнил, не спускались ли гости. Она сказала, что нет, и тогда я снова как будто услышал детские голоса наверху и легкий скрип паркета. "Неужели дети?" подумал я. "Или птицы, разгуливающие по крыше?"
Хозяйка, я не уловил вчера ее имени, села рядом . Что-то неуловимое менялось в ее поведении, и вот она уже села за стол рядом со мной и начала намазывать масло на заранее приготовленные тосты белого хлеба. Она закончила их намазывать, когда голоса детей уже нельзя было спутать ни с чем, ни с грозовым ветром, ни со стаей птиц. Дети вбежали в кухню и громко, с пронзительным скрипом стульев, сели за стол. В окно пахнуло солнцем, и я увидел, что пшеничное поле было сильно разбито дождем. Казалось, на нем не было живого места.
Мы пожелали друг другу доброго утра, и я продолжил разглядывать хозяйку дома. Теперь я заметил изменения в ее внешности. Поздно вечером она показалась мне более полной и менее привлекательной. Вероятно, все дело было в старомодном платье, которое она отыскала на чердаке, в старом сундуке своей матери. Сегодня днем, когда наши дети будут во дворе играть с соседской собакой, когда мы останемся одни, я обязательно похвалю ее за эту идею. И пообещаю сделать что-нибудь интересное в следующий раз, когда настанет мой черед, и она постучится в полночь в дверь гостиницы.
